Разлом/освобождение (СИ)

  Забравшись в один из брошенных домов, Виктор поднялся на третий этаж, - боялся подниматься выше, но и остерегался первых двух этажей. В одной из пыльных комнат, где ничего кроме разрухи не было, уселся в углу и закутался в подобранное за последние дни тяжёлое, грязное и зловонное пальто. Некоторое время, по одной только сложившейся привычке, прислушивался к происходившему кругом. Но, ни единый звук окружения его не насторожил. Он был совершенно один, разумный и двуногий, и ничего ему не угрожало.

  Виктор уснул. Вначале он спал тревожно и беспокойно. Вздрагивал, едва только заслышав тихий шорох или далёкий собачий лай, летевший над пустынными и дикими улицами. Но шелест листвы и трав, так явственно звучавший и при тихом порыве ветра, быстро его успокаивал. Совсем скоро он провалился в глубокий сон без сновидений. Впервые, за последние три дня, он, в самом деле, уснул.

  Проснулся он уже в сумерках. Отдохнувший, бодрый, но всё ещё чувствующий страх перед случившимся в собственном доме. Те воспоминания, как бы немыслимо теперь виделись, оставались непреклонной действительностью. Сложно спорить с печальными воспоминаниями, когда у тебя на руке ещё свежи ожоги от утюга, а на пальцах видны "прижигания" сделанные сигаретой.

  Он так ничего и не подписал. Возможно, пойми, когда его начали пытать, что всего несколько подписей спасли бы его от мучений, то он с радостью сделал бы требуемое. Но он был напуган. Растерян. И как же было больно! Там уж всякий разум потерял значение.

  И что по-настоящему печально, - Виктор не подписал бумаг, но и домой ему возвращаться не стоило. Это было очевидно. И мало того, что эти "блюстители порядка" могли вернуться назад, так ещё и возвращаться оказалось попросту не куда. Толстяк-монстр и тощий высокий уродец, в какой-то момент не выдержали и устроили такой погром, что от жилья остались одни только стены, - вышибли окна и знатно попортили полы, местами даже выломали доски. Да и угрозы, с которыми они покинули его жильё, не внушали доверия своему собственному дому... ведь какая это крепость, когда тебя в своих же стенах терзают и мучают! И что ещё обиднее, никому ведь до этого не было дела. Никто, совсем никто не помог, - ни соседи, ни уж тем более случайные прохожие.

  Но самым скверным во всей этой ситуации было даже не то, что Виктора своеобразно выжили из своего собственного дома. Да, весьма и весьма печально, что ему оказалось не куда возвращаться и пришлось бродяжничать. Но с этим ещё худо-бедно, жить можно. А вот раны, которые у него появились после одного живого сна, которые и так не желали зарастать, теперь, - за какие-то три дня! - совсем скверно выглядели и ужасно загноились. Их было необходимо обработать, Виктор это понимал, но ничего... совершенно ничего не мог поделать.

  Он и так не благоухал полевыми цветами. Пот, зловонье подвала и грязной одежды, аромат прелой и старой ткани - всё это меркло на фоне гнилостного запаха. Уже привычным образом, только проснувшись, Виктор расстегнул рубашку и осторожно обнажил верхнюю часть тела. Ткань пропиталась гноем и липла. Вокруг глубоких, длинных порезов появилась тёмная припухлость, - воспаление начинало ширить свои владения.

  Виктор не смог бы при всём своём желании припомнить, когда в последний раз он наедался по-настоящему. Его не покидало чувство сытости, но он редко и совсем скудно питался. А уж если учесть, что его по нескольку раз на дню рвало, - и это за те дни, что он не принимал таблетки, - так и вовсе его дело стало унылым. Щёки и глаза ввалились. На теле, и прежде худом, прогорали остатки мускулов. Даже удивительно, как он только ещё оставался живым!

  В тот вечер, в противоположность прежним дням, его голова прояснилась. Впервые за долгие дни мужчина понимал, кто он и где находится. Понимал со всей возможной отчётливостью, насколько плохи его дела. И не смотря на все свои злоключения, пытался отыскать способ спастись. Неутешительные мысли, словно тучи, закрывали мыслительный небосвод, и последнии лучи надежды таяли в сгущающейся темноте, когда пришло оно, - озарение!

  "Есть только один человек, который в силах мне помочь, - подумал Виктор, удивляясь тому, как прежде умудрялся не замечать очевидного. - Только он один в целом мире может протянуть мне руку помощи. Он один может мне подарить силы жить дальше! - перед мысленным взором возник образ из воспоминаний. Седой старичок с доброй, сердечной улыбкой, ясным взглядом и искренним желанием помочь. - Если и он окажется таким же, как они... тогда, зачем мне вообще жить?"

  ***

  Он стоял перед дверью кабинета психолога. Поднятая рука замерла в воздухе, - он никак не мог решиться постучать. Чувствовал лёгкий, едва уловимый аромат одеколона и какого-то ароматического масла. Ощущал свой собственный, прелый и удушливый запах. И этот контраст словно воздвигнул незримую стену, которую человек ни как не мог решиться преодолеть.