Разложение, или Катабасис в пещеру Платона

– Ну конечно. А потом, видимо, произошло что-то невероятное. Мы на каждых выходных звали тебя в гости, а ты постоянно придумывала причины, чтобы отказаться.

Мама отвела глаза.

– Но у меня вправду не всегда была возможность…

– Настолько не всегда, что за два года ты ни разу к нам не приехала. – Вороны стучали все громче. – Просто признай, что тебе неприятно это место…

– Давид, перестань. – Она закрыла глаза и опустила голову.

– …Потому что вы жили здесь с отцом до того, как он тебя бросил. – Его мать крепко сжала рюмку в кулак. – Это было бы намного честнее.

Давид чувствовал, что уже перегнул палку, хоть до предела было еще далеко. Треск клювов о крышу был оглушающе громок. Неожиданно для матери, он снял со стены старое ружье из отцовской коллекции, вышел на улицу и начал стрелять по воронам. Испуганные птицы поспешно разлетелись, а весь урон от выстрелов впитывал в себя шифер. Грохот выстреливающего ружья оказался гораздо сильнее, чем стук птичьих клювов. Будь у Давида соседи, они бы точно вызвали полицию. Когда патроны кончились, он трясущимися руками перезарядил его и продолжил стрелять по крыше. Мать не решалась выйти из дома и успокоить его. Давид закрыл глаза и стрелял куда-то вверх, наугад. Когда патроны совсем закончились, он тяжело дыша посмотрел на горячее ружье и не мог понять: стало ли ему легче.

Солнце ушло так же резко, как и появилось, но тьма ночи еще не успела поглотить небосвод. Мать Давида пила чай, переживая за сына, который уже больше часа просматривал старые фотографии.

– Ты помнишь нашу последнюю встречу?

– Нет, – он отвечал кратко, обнажая свое безразличие.

– Полгода назад. Ты приехал в столицу по работе и остался у меня переночевать.

– Начинаю припоминать…

– Мы выпили виски и долго-долго общались: вспоминали прошлое, смеялись, – продолжала мама, не обращая внимания на его равнодушие. – В тот вечер мы разговаривали больше, чем за последние несколько лет.

– Да. Но с тех пор прошло много времени.

Давид не отводил взгляд с фотоальбома.

– А утром я проснулась и обнаружила, что тебя нет дома. Ты молча уехал, даже не предупредив.

– Я опаздывал на работу, у меня не было времени будить тебя.

– Не нужно врать. – Давид посмотрел ей в глаза. – Я готова признать, что ты прав. Мне неприятно это место. Когда я слышу чертовых ворон, поднимаюсь по старой лестнице или смотрю на лес через окно, мне становится больно от воспоминаний о том, как этот мерзавец поступил со мной. Я переживаю всю злость по новой. Только поэтому я не приезжала к вам в гости. Мне трудно в этом признаться, но это правда. А ты, осуждая меня за это, сам отказываешься сознаться в том же самом?

Давид всматривался в фотографию жены и, поддавшись эмоциям, не заметил, как смял ее в кулаке.

– Хорошо. В тот вечер, когда алкоголь выветрился и я окончательно протрезвел, мне захотелось еще раз прокрутить в голове все темы и воспоминания, возбудившие в нас общительность, радость и смех. И на трезвую голову я не увидел в них ничего позитивного. Мы просто постарались найти крупицы радости в море дерьма. Выхватив их из памяти, мы зацепились за эти воспоминания и обсасывали их целый вечер, будто ничего плохого в жизни и не было. Алкоголь в этом деле оказался хорошим помощником. Но это самообман, от которого мне стало мерзко.

– Но, Давид, если не цепляться за что-то хорошее, можно пропасть вообще. Ты преувеличиваешь.

– Мы не цеплялись, а создавали иллюзию. Изменяли облик прошлых дней, будто они были не такими уж и плохими. Так или иначе, когда я это понял, больше не смог уснуть. И пожалел об этой встрече. Потому и уехал не попрощавшись.

Оставшийся вечер они просидели в тишине. Мать Давида рано ушла спать, ее сын сидел за фотоальбомом и выдирал из него неудачные, по его мнению, фотографии. Когда разглядывать изображения на них стало нелегко из-за укутавшей ночь тьмы, Давид убрал фотоальбом и тоже направился к кровати. Проходя мимо спальни матери, он услышал шум, вынудивший его остановиться около двери. Он подошел поближе и прижал ухо к стене, пытаясь расслышать его источник. Прислушавшись, Давид понял, что этим звуком был плач его матери. Она старалась выражать эмоции как можно тише, чтобы он ее не услышал. При этом она шептала слова, которые Давид расслышал не сразу. Она из раза в раз повторяла: «Я себя ненавижу».

***

Когда они с матерью заходили на кладбище, Давид увидел мужчину из ритуального агентства, который спас его от своего сумасшедшего отца. Мужчина стоял возле кладбищенских ворот и разговаривал со сторожем. Давид подошел к нему и поздоровался.

– Добрый день. – Мужчина был напряжен.

– Как там ваш отец? – Давид пытался выразить небезразличие. – До сих пор буянит, или успокоился?

– Он повесился.

Давид, потеряв дар речи, молча пялился на мужчину. Тот смотрел на него мертвым взглядом, не выражающим никаких эмоций.

– Как? – еле выдавил из себя Давид.

– До него наконец дошло, что он сам в своем гневе разломал эти памятники. Вместе с тем он осознал и своего Альцгеймера. – Он говорил необычайно спокойно. – Вот психика и не выдержала.