Разложение, или Катабасис в пещеру Платона

Чувствуя, как внутри него накаляется буря разнородных эмоций, Давид, покуда они не вылились во что-нибудь крайне непривлекательное, поспешил не сказав ни слова уйти и догнать мать.

Ветер склонял к движению ветки деревьев и седые волосы на голове мамы. Поправив их, она снова вложила свою руку в руку сына. Они были единственными посетителями кладбища в этот день. Около них красовалась свежая могила, отличающаяся от соседей особой скромностью, отчего она обретала особый шарм. Тишину, свойственную этому месту, рушило только шуршание ветра и карканье ворон. Рука Давида все еще слегка тряслась после новости о смерти старика. Он ни разу не посмотрел на тело Агаты после озера. Он не боялся смотреть на него, находя в нем всего лишь безжизненную материю, тогда как настоящий страх вызывали воспоминания. Ему просто было отвратно видеть эту пустую оболочку, понимая, что когда-то в ней текла жизнь. Его наполняло чувство злости, схожее с чувством, когда проигрываешь в карты дом и смотришь на него в последний раз. Поэтому взгляд Давида наслаждался эстетикой тихого аккуратного кладбища, пытаясь вспомнить, когда он видел что-либо более красивое.

– Я больше не могу контролировать злость.

Мама крепко сжала его руку.

– Я понимаю тебя.

Она глубоко вздохнула, помолчала пару минут и продолжила.

– Когда я была беременна тобой, моя семья погибла. В канун Рождества они ехали на машине к нам в гости, я готовила большой ужин для всех. Раздался телефонный звонок. Я сняла трубку, а на том конце соболезнования, извинения и слезы. Из нечленораздельного мычания я поняла, что какой-то ублюдок въехал в них на грузовике. Я не знаю, был он виноват или нет, и что с ним стало после, но тогда я потеряла всех. Маму, папу, сестру и племянника. Меня как будто раздавили в тот момент. У меня была жесткая депрессия, я не знала, как жить. А вскоре после ушел твой отец, и я осталась одна. Тогда я думала покончить с собой. И я ума не приложу, смогла бы я выбраться из этого дерьма, если бы держала в себе гнев.

Давид в сотый раз слышал эту историю, но раньше он не смотрел на нее под таким углом.

– У тебя был я. Ребенок дарил стимул и рождал смысл для дальнейшего существования.

– Ты тоже в состоянии найти свой смысл. Но пока не выпустишь злобу, ты будешь зациклен только на ней. К хорошему это не приведет.

Сзади послышались шаги. Последовавший за ними запах выдал в них бездомного. Он остановился около Давида. Длинная грязная борода падала на его грудь, а одежда была на нем уже не первую неделю. И хоть август был не слишком холоден, его макушку прятала грязная дырявая шапка. Бездомный спрятал лицо руками и громко рыдал.

– У вас кто-то умер? – Давид обратился к нему с особой учтивостью.

– Все умерло… Все погибло… – Мужчина всхлипывал и говорил сквозь слезы. – Скорбь не отпускает меня… Она меня пожирает…

– Ну что вы. – Давид выдавил из себя улыбку. – Уверяю, все наладится.

Нищий перестал плакать, убрал руки от лица и презрительно на него посмотрел.

– Ты сам-то в это веришь?

***

Снаружи зима была еще далеко, зато в сердце Давида она уже нашла свой приют. Телевизор фоном бормотал что-то про оппозиционные протесты и извержение вулкана на юге. Этого события жители тех земель ожидали долгое время и наконец их желания воплотились. Давид ходил по комнате, распивал виски и думал о будущем. Сначала долго размышлял о прошлом и настоящем, но его мысли уперлись в тупик, когда пришло время заглянуть вперед. Чувствуя себя художником, неспособным реализовать желанные образы, потому что в самый ответственный момент они решили покинуть его воображение, Давид кинул бокал в стену. Разбившись вдребезги, он распугал обосновавшихся за окном ворон. Мама спала в своей комнате, подарив сыну возможность вновь насладиться одиночеством, и не слышала звуков разбивающегося стекла. Обнаружив, что бутылка опустела, Давид предпочел алкоголю сон.