Размышления и максимы

Но так как мнимые достоинства, за которые мы ценим себя, весьма разнообразны, мы называем их именами, которые находим подобающими для них. Гордыня, проистекающая из слепой веры в себя, именуется у нас самонадеянностью; гордыня, которая направлена на пустяки, — тщеславием; та, что основана на нашем происхождении, — высокомерием; та, что оправдана нашей отвагой, — гордостью.

Самолюбие — вот источник как удовольствия, которое мы получаем, приобретая что-нибудь — богатство, забаву, наследство и т. д., так и огорчения, которое мы испытываем, теряя эти блага, равно как страха, досады, гнева, предчувствия беды.

Самолюбие или хотя бы себялюбие непременно присутствуют во всех наших страстях, но чтобы избежать путаницы, которую могут породить споры об этих терминах, я воспользуюсь равнозначными выражениями, кажущимися мне менее двусмысленными. Таким образом, я свожу все чувства к сознанию наших совершенств и несовершенств: два эти великие начала совместно побуждают нас любить, чтить, поддерживать, защищать свое хрупкое существование, а также постоянно раздвигать пределы собственной личности. Они — неизменная основа всех наших удовольствий и неудовольствий, неисчерпаемый источник страстей, пробуждаемых в нас органом мысли.

Постараемся же поподробнее рассмотреть главнейшие из них — тогда нам будет легче проследить за более мелкими страстями, представляющими собой лишь разновидности и ответвления первых.

О ЧЕСТОЛЮБИИ

Врожденное стремление раздвигать пределы нашей личности с особенной силой проявляется в честолюбии; тем не менее не следует валить всех честолюбцев в одну кучу. Одни связывают представление о несомненном величии с важной должностью, другие — с большим богатством, третьи — с громким титулом и т. д.; многие идут к цели любыми путями, но кто-то предпочитает рискованные средства, а кто-то — самые заурядные; в зависимости от этого честолюбие может быть и добродетелью и пороком, может сочетаться с силой ума или, напротив, с низостью и заблуждением, и т. д.

Любая страсть несет на себе отпечаток нашего характера. Мы уже отмечали, что душа влияет на разум; разум также влияет на душу. Чувства рождаются в душе, но предметы, пробуждающие их, действуют на нас через посредство органов мысли. Душа отвергает эти предметы или привязывается к ним в зависимости от того, какую окраску придает им разум, от того, насколько он их постигает, облагораживает, преображает. Даже если не знать, что люди сердцем не схожи друг с другом, достаточно вспомнить, что каждый смотрит на вещи соответственно своему разумению и что в этом смысле мы, пожалуй, еще более различны, — и станет ясно, сколь многообразны даже страсти, носящие одно и то же название. Противоборство разума и чувств вынуждает нас по-разному смотреть на один и тот же предмет, и в подходе к нему мы руководствуемся разными побуждениями. Это верно в применении не только к честолюбию, но и к любой другой страсти.

О ЛЮБВИ К СВЕТСКОЙ ЖИЗНИ

Сколько всякой всячины подразумевается под любовью к светской жизни! Тут и вольнодумство, и желание нравиться, и стремление первенствовать, и т. д., тут и любовь к тому, что исполнено чувства и величия, перемешанная, как нигде, со всяким вздором.

Талант и деятельность ведут человека к добродетели и славе; способности низшего разбора, леность, жажда удовольствий, веселость и тщеславие приковывают его к пустякам; однако и в первом, и во втором случае им руководит одно и то же побуждение, так что любовь к светской жизни содержит в себе зародыши почти всех страстей.

О СЛАВОЛЮБИИ

Слава дает нам естественную власть над людскими сердцами, сознание которой есть чувство, бесспорно превосходящее силой все остальные и заглушающее наши горести успешней, нежели это делают всевозможные пустые развлечения; следовательно, славу никак уж не назовешь иллюзией.

Те, что разглагольствуют о пропасти забвения, неизбежно ожидающей всех нас, вряд ли способны спокойно стерпеть презрение со стороны хотя бы одного человека. Отсутствие больших страстей восполняется обилием мелких: презрители славы гордятся умением танцевать, а то и чем-нибудь еще более низменным. В тщеславной слепоте своей они не догадываются, что даже столь смешным образом они все равно ищут славы, которую дерзают связывать с ничтожнейшими пустяками.

Славу нельзя назвать ни добродетелью, ни заслугой, говорят они, и это совершенно правильно: слава всего лишь награда за ту и другую; тем не менее она побуждает нас к работе и добродетельной жизни: мы так хотим заслужить уважение, что порою и впрямь становимся достойны его.

Люди жалки во всем — в добродетели, в славе, в жизни, но все на свете имеет свои пределы. Дуб — огромное дерево рядом с вишней; то же относится и к нам. Так ли уж достохвальны добродетели и склонности того, кто презирает славу? Да и заслуживает ли он ее?

О ЛЮБВИ К НАУКАМ И ЛИТЕРАТУРЕ