Размышления и максимы

Слово «наитие» — производное от «находить на кого-нибудь» и означает мгновенный переход от одной идеи к другой, могущей сопрягаться с первой. Оно подразумевает способность улавливать взаимную связь самых удаленных друг от друга предметов, что, разумеется, требует ума сообразительного и гибкого. Такие неожиданные и неподготовленные повороты неизменно возбуждают большое удивление; касаясь чего-либо забавного, они вызывают смех; глубокого — изумляют; великого — возвышают; однако те, кто не способен возвыситься душой или с одного взгляда постичь скрытые взаимные связи, восхищаются только шутками, этими причудливыми и поверхностными порождениями наития, которые так легко воспринимаются светскими людьми. И напрасно протестовал бы против подобной несправедливости философ, сближающий в блистательной максиме истины, которые, по видимости, отстоят дальше всего друг от друга: бездумные люди, которым нужно время, чтобы покрыть столь большое расстояние между двумя мыслями, пожалуй что, просто не в состоянии восхищаться подобными переходами, поскольку восхищение обычно изливается сразу и редко нарастает постепенно.

Относительно разума у наития тот же, можно сказать, ранг, что у расположения духа относительно страстей. Оно вовсе не предполагает больших знаний, а скорее характеризует разум; поэтому у тех, кто умеет углубиться в предмет, наития бывают в области размышления; у людей с богатым воображением — в области воображения; у иных — в области памяти; у злых — в злобе; у веселых — касательно приятного и т. д.

Светские люди, старательно изучая все, что может нравиться, развили в себе такой склад ума, но поскольку человеку трудно соблюдать меру даже в том, что хорошо, они низвели этот самый естественный из всех даров до уровня напыщенного жаргона. Стремление блеснуть вынуждает их умышленно отказываться от истинного и основательного, безостановочно охотиться за намеками и предаваться самой пустой игре воображения; порой кажется, что они уговорились не рассуждать логически и видеть во всем лишь показную, комическую сторону. Однако подобный склад ума, представляющийся им столь приятным, на самом деле далек от естественности, ибо последняя склонна обращаться к вещам, которые способна украсить, и ищет разнообразия скорее в плодотворности знаний, чем в многочисленности областей, откуда эти знания почерпнуты. Увлечение ложными и поверхностными прикрасами есть искусство, враждебное сердцу и разуму, которые оно заключает в слишком узкие рамки, искусство, лишающее жизни любую беседу, изгоняющее из последней ее душу — чувство и превращающее светский разговор в нечто скучное, нелепое и смешное.

О ВКУСЕ

Хороший вкус есть способность верно судить о предметах, связанных с областью чувства. Следовательно, чтобы иметь хороший вкус, нужна душа; нужна также проницательность, ибо чувством движет разумение. Не понятое им часто не доходит и до сердца или оставляет там слабое впечатление; вот почему все, что не постигается с одного взгляда, не подсудно хорошему вкусу.

Хороший вкус состоит в умении чувствовать прекрасную природу;[7] у того, кому это не дано от рождения, не может быть и хорошего вкуса.

В книгу размышлений можно включить любую истину, но в произведении, исполненном хорошего вкуса, мы хотим видеть лишь истины, почерпнутые в природе; нам не нужны догадки, ибо все, что представляет собой чистый вымысел, не согласуется с правилами хорошего вкуса.

У разума есть различные ступени и составные части, у вкуса — тоже. На мой взгляд, он может достигать той же широты, что разумение, но трудно допустить, что он способен перешагнуть этот предел. Однако люди, обладающие хотя бы намеком на талант, почти всегда убеждены, что их вкус универсален, и потому склонны порой судить о вещах, совершенно им недоступных. Такая самонадеянность, терпимая в одаренном человеке, обнаруживается и среди тех, кто лишь рассуждает о талантах и лишь поверхностно знаком с правилами вкуса, которые применяются подобными личностями как бог на душу положит. То, о чем я говорю, наблюдается главным образом в больших городах: они населены самодовольными людьми, достаточно образованными и привычными к свету, чтобы рассуждать о вещах, в которых они не разбираются; вот почему такие города становятся судилищами, где выносятся самые вздорные приговоры и на одну доску с лучшими книгами ставится глупейшая смесь блестящих изречений, исполненных высокой нравственности и безукоризненного вкуса, со старинными песнями и прочей чепухой,[8] написанной тошнотворно мещанским и смешным слогом.