Размышлялки. Радуга, саксофон, Шарик и другие

Приду домой, и буду забивать голы. И весь я бодрый и радостный. Мяч надо беречь, чтобы он был постоянно новый, поэтому я буду играть дома в зале, чтобы на улице он не испачкался и не потёрся. После игры обязательно помою его с мылом, вытру и буду с ним спать. Нет, я не жадный, но, если им будут играть другие, они могут его испортить или поцарапать.

С поляны, которая перед домом открывается замечательный вид на посёлок, море, «Пензу» (с. Пензенское) которая далеко от нас и тоже стоит на берегу. Завтра с утра мы на мотоцикле поедем на море. Мама будет загорать, папа ловить рыбу, я бегать по берегу, купаться, а потом мама сварит уху. И только вечером мы вернёмся домой.

Буду играть в футбол дома ещё и потому что надо играть без сандалий – чтобы не поцарапать мяч. Вот я во дворе, бегом домой, в зал. У нас большой трёхкомнатный дом, если считать и кухню. Кухня – там печка, стол, диван и шкаф для посуды и всяких круп. В спальне – кровать родителей, моя и шкаф для одежды. А в зале простор – радиола на тумбочке, в углу этажерка и трюмо. Про часы – «кукушка» я не подумал и так как в просторном (9-10 м².) зале все остальные стены были заняты окнами и дверьми я выбрал именно стену с часами.

Мяч гулко отдавался в ноге и звенел, отскакивая от стены. Как приятно по нему бить! Ловить отскочивший мяч, быстро ставить и снова бить. И я весь слегка вспотевший, бодрый, счастливый. Счастье, переполняя меня, пело и приятно подстёгивало – ещё, ещё!

И вдруг… Мяч, взлетев слишком высоко и, наверное, достаточно сильно, бьёт прямо в часы. Отлетает маятник, одна из гирь подпрыгнув, устремляется вниз, со скрежетом, до самого пола. Бабах! Сами часы, качнувшись, и, видимо приняв окончательное решение, летят на пол вместе с гвоздём, на котором висели и здоровенным куском штукатурки. Долетев до пола, они издают звон всеми своими пружинами, а кукушка, вывалившись из своей дверцы, поёт последнее «Ку-ку».

Я парализованный случившимся и совсем забывший про мяч, с ужасом смотрю на содеянное. В голове панические мысли «Может быть…». Мяч, совсем распоясавшись, пролетает мимо меня и бьёт в стекло. На моё счастье стекло выдержало. Кстати? Где же счастье? Его нет! Совсем нет! Насколько я был счастлив до этого и бодр, настолько же, а может быть еще и больше, я сейчас несчастлив, удручён, подавлен, испуган и парализован ужасом до мурашек в конечностях и на затылке. И холод в животе. А в руках – ногах слабость

«Может быть…» не получилось, потому что отец, вернувшийся из гаража, проходил мимо окна как раз в этот момент. Все слышал и видел. Вскипев, он не успел остыть – путь до места ЧП был слишком коротким в связи с малометражностью дома.

Я не помню, какие репрессии ко мне были применены и поехали ли мы на море, но в полной мере ощутил и на всю жизнь запомнил – счастье – это что-то хрупкое, красивое, изящное и, если его испытывать на прочность, его не станет меньше – его не станет совсем, а осколки ещё и больно поранят.

Мяч со мной не спал, я играл им в футбол уже на улице, сильно не заботясь о его состоянии. Нет, он нисколько не повредился от удара о «кукушку», и он был не виноват, что часы разбились, просто чувства прошли. У меня.

«Кукушку» купили новую, и потом отец ещё несколько раз покупал такие же часы. Сейчас таких нет.

**********

Шарик

Когда-то давно, настолько давно, что помню смутно, или ещё до моего появления на свет, у нас жила собака–Шарик. Белый, лохматый, маленький, беспородный и самостоятельный. Соседний двор и наш были разгорожены высоким и плотным забором из тонкого горбыля. И там жил, тоже беспородный, но огромный и свирепый цепной пёс Полкан.

На зиму большая часть заборов снималась и складывалась, где ни будь, во дворе. Потому, что забор запросто могло снести ветром или намести вокруг него здоровенный сугроб. Сугробы наметало и без заборов, но с забором они были значительно больше. Физическая граница между дворами исчезала, и Шарик мог, абсолютно свободно, сходить в гости к Полкану. Делал он это часто и с нескрываемым удовольствием. Полкан, который оставался круглый год прикованным к своей будке, рвался с цепи и лаял до пены и хрипоты в голосе, а Шарик, находясь на минимально безопасном расстоянии, почёсывался, потягивался или непринуждённо сидел, задумчиво вглядываясь вдаль и не обращал ни малейшего внимания на Полкана и на его зубы, лязгавшие в нескольких сантиметрах.

Зачем он это делал? Непонятно.

Однажды цепь оторвалась от будки… Шарика собирали, чуть ли не по частям. Он был ещё жив, поэтому его собрали, сложили и, перебинтовав, отнесли домой. Он выжил, долго лежал, ел с ложечки, зализывал свои раны. Первый раз он вышел на улицу уже весной. Понюхал чернеющий снег, пометил в положенных местах двор и, прихрамывая, направился на своё излюбленное место–в гости к Полкану.

Вот такой вот характер.

**********

Подарок