Разнести повсюду весть (ЛП)

— Что такое консервирование?

— Это когда ты запасаешь фрукты и овощи. Ты знаешь. Как джем, желе и мочёная окра. Ты закрываешь их в банках.

— Что такое мочёная окра?

— Это самое ужасное, что ты можешь представить, — сказал Джексон.

— Это вкусно! — парировал я. — И не говори ни слова о маминой жареной окре.

— Я не против её жареной окры, но некоторые их этих других вещей просто сумасбродные.

— Например, какие? — спросил я, изображая из себя оскорблённого.

Амелия, казалось, наслаждалась нашей наигранной руганью.

— Вся эта жареная курица, для начала, — сказал Джексон. — Есть и другая еда, знаешь ли.

— Господь изобрёл жареную курицу, и я не буду выслушивать от тебя ни слова против. Ты не помнишь эту историю в Библии о пяти рыбах и трёх куриных ножках, и как он накормил пятитысячную толпу? Это было прямо как KFC, если ты меня спросишь. Только у них тогда не было салата Айсберг. Не думаю, что люди начали есть овощи раньше восьмого века. Все их зубы выпадали от поедания большого количества курицы, а затем появились вегетарианцы, жалуясь на то, что люди едят еду с лицами.

— Это не правда, — сказала Амелия, но в её голосе был намёк на сомнение.

— Загугли, — сказал я. — Думаю, Святой Франциск был первым вегетарианцем. Мать отправила его в курятник, чтобы взять курицу и пожарить, а он вернулся с пустыми руками, и его мама спросила, что случилось, а он рассказал её о разговоре, который произошёл у него с курицей, и что курица умоляла её не разделывать, не резать и не убивать, и что неправильно забирать её от других цыпочек, не тогда, когда они такие молодые и нуждаются в ней.

— Ты врёшь, мистер Вилли, — сердито сказала Амелия.

— Знаешь, он умел разговаривать с животными.

— Не умел!

— А вот и умел! Он сказал, что Бог дал нам губы для того, чтобы мы могли разговаривать друг с другом.

— Ну, у куриц нет губ, — ответила она, будто это всё решало.

— Они не совсем такие, как наши, — допустил я. — В любом случае, когда я рос, у нас была курица, которая умела разговаривать.

— Неправда!

— Несомненно, правда. Её звали Джефферсон. Мы назвали её в честь президента Конфедерации.

— И что он говорил?

— Ну, он умел говорить только одну вещь.

— И что это было?

— Я сдаюсь! Кудах! Я сдаюсь! Кудах-тах-тах!

Джексон рассмеялся.

— Я не понимаю, — сказала Амелия, нахмурившись.

— Немного южного юмора, сладкая. Не бери в голову. Может, нам лечь спать?

— Ты смешно говоришь, мистер Вилли.

— Я с юга, детка. Так мы и делаем.

— Тони в порядке? — спросила она.

Я опустил взгляд на Тони, который уже затих, худшие его слёзы прошли.

— Думаю, он просто иногда пугается. Ему нужно знать, что теперь у него есть друзья, и что мы поможем, когда ему страшно. Вот и всё. Бояться нечего.

— Почему он пугается?

— Не знаю, — признался я. — Думаю, кто-то сделал ему больно.

— Кто?

— Я не знаю. Но мы должны дать ему знать, что не причиним ему боль, и мы больше никогда не позволим кому-то другому причинить ему боль.

— Хочешь сказать, кто-то сделал с ним что-то плохое?

— Что-то вроде того.

— Оу.

Она замолчала, обдумывая это.

— Мне нужно его обмыть, — сказал я.

Я взял свежую пижаму из комнаты Тони, провёл его в ванную. Он ничего не говорил, пока я помогал ему помыться и одеться. Он просто смотрел на меня, его рука снова и снова блуждала по моей бородке, будто она завораживала его.

Когда мы снова вернулись в кровать, Джексон выключил лампу, оставляя нас только с мягким сиянием ночника.

— Всем спокойной ночи, — сказал я.

— Спокойной ночи, мистер Вилли, — сказала Амелия.

— А я не получу спокойной ночи? — спросил Джексон.

— Спокойной ночи, мистер Джек.

— Спокойной ночи, сладкая, — сказал Джексон.

— Я тебе не сладкая!

— Да, сладкая. Ты просто пока этого не знаешь.

— Ну, если я твоя сладкая, то ты мой козявочный зад.

— Хорошо, — просто сказал Джексон.

— Хорошо? — после долгой тишины спросила Амелия.

— Можешь звать меня как хочешь, сладкая. До тех пор, пока ты вовремя зовёшь меня к ужину.

— Очень смешно.

— Засыпай, хорошо?

— Хорошо.

Глава 73

Он в порядке

Я проснулся среди ночи и обнаружил, что Тони исчез.

Я тут же встал с кровати, включил свет.

— Что такое? — спросил Джексон, переворачиваясь и глядя на меня.

— Тони ушёл, — сказал я.

Я поспешил выйти из комнаты, не дожидаясь ответа.

— Тони? — позвал я, нервы брали надо мной верх. Я знал, что он меня не слышит, но не мог ничего с собой поделать. И меня злило, что он меня не слышит. Я злился не на него. Злился на себя. Или злился на жизнь, или на обстоятельства, или на судьбу. Злился, что этот вид общения для него закрыт, что он не слышит, когда люди зовут его, не слышит, что люди заботятся о нём, хотят знать, что он в порядке.

— Тони?

Я прошёл в его комнату, нашёл его на полу, скрутившимся в комочек без одеяла, без подушки, просто скрутился как эмбрион рядом со шкафом, прижимая колени к груди, будто пытаясь спрятаться, по-прежнему сжимая в маленьких ручках плюшевого мишку.

— Тони!

Я опустился на корточки.

— С ним всё хорошо? — спросил Джексон.

— Он в порядке, — на автомате сказал я.

— Я не думаю, что он в порядке.

— Он в порядке, — снова сказал я.

— У него проблемы, Вилли.

— Я это знаю!