Разные годы жизни

А повседневная свобода? Мы же не позволяем себе дать оплеуху прохожему, не явиться на работу, не убрать на лестнице, есть у нас обязанности даже в своей квартире. И все же — в своих двух комнатах я делаю что хочу. Свобода, это сладкое слово!..

Так думала Ивета, сидя в машине рядом с капитаном Берзиньшем и проезжая через город, в котором сверхсовременными были даже церкви. Скоро судно снимется со швартовов, до Риги по прямой — три дня ходу. Скорее всего, мы расстанемся там же, в порту. Может быть, потом он позвонит. Обрадует ли это меня?

— Да, сорок лет... — негромко проговорил Берзиньш. — Человек становится нерешительным.

— Мне кажется, вы всегда относились к женщинам прохладно.

— До свадьбы все они хороши. После — многие начинают унижать человека, превращать самого близкого в раба. Это противно естеству, законам морали. А потом удивляются, что их бросают. Случается, конечно, и иначе...

— Интересно, интересно...

— Только не записывайте, — улыбнулся Берзиньш.

— Я слушаю.

— Нет, не сейчас. Порт — вот он.

Действительно, порт был уже рядом, пестрел судами всех мастей. Крохотные буксиры шныряли, словно юркая рыбешка. Плотно прижавшись к стенке, стояли солидные сухогрузы, танкеры со всех концов земли; дыхание целого мира переполняло порт и текло в город, сопровождаемое симфонией звуков, в которой участвовали басы, баритоны, теноры пароходов, бакенов, электрических кранов.

Судно загружалось, свободная еще часть палубы заполнялась разнокалиберными контейнерами, как пояснил штурман — негабаритным грузом, содержавшим станки, металлоконструкции и мало ли еще что... Поднявшись в рубку, Ивета, как всегда, посмотрела на палубу: вместо привычных уже стандартных контейнеров ее заполняли большие и малые, короткие и длинные ящики.

Ансис Берзиньш, указывая на этот конгломерат, что-то сердито говорил штурману. Тот стоял вытянувшись, словно в строю, и по временам лишь пытался вставить словечко.

— Боюсь больших неприятностей, — донеслось до Иветы. — Если бог даст спокойное море, тогда еще ничего.

За ужином Ивета не решилась спросить, каких неприятностей следует ожидать, но начатый в Дюнкерке и незавершенный разговор продолжал волновать ее любопытство.

— А, вы вот о чем... — Он посмотрел на нее в упор, и это не показалось ей неприятным. — Если хотите полной откровенности, я любил балерину.

— Фантастика.

— Вовсе нет. Когда я находился на берегу, то сердился, что опера совсем забивает балет. И был готов ежевечерне смотреть, как моя Жизель порхает по сцене словно пушинка.

— А она знала, что вы сидите в зале?

— Да мы с ней не были знакомы, вот в чем дело. Но я ее любил. Ждать ее с цветами у служебного входа не надеялся, зато решился... — Берзиньш приглушил голос, словно готовясь поведать тайну. — Я решился явиться с огромным букетом к ней домой. Дверь отворила она сама. В серой, подоткнутой выше колен юбке, с босыми, забрызганными грязной водой ногами. Балерина моет пол! Этого я понять не мог. Стоял, словно растерявшийся мальчишка, потом сунул ей букет и кубарем слетел с лестницы.

— Ну, и...

— На этом все кончилось. Видите, какой я!

— Испугались? А мне казалось, что вы ничего не боитесь. Даже в самый страшный шторм.

— Да, стихий я не страшусь. С ними, в сущности, просто. Опасаюсь проливов, морских перекрестков. Где человек — там ничего нельзя предусмотреть, с человеком куда сложнее, чем с природой.

— Ну, а потом? Что было дальше?

— А ничего. Хотя с недавних пор мне захотелось, чтобы со мной что-то случилось. Когда я вижу, как ребята делают покупки в портах — один жене, второй дочери, третий родителям, четвертый невесте, у меня на душе кошки скребут. Нет, это не зависть. Но я начинаю чувствовать себя обделенным. У меня же никого нет.

— Зато есть свобода.

— Есть, да. Но разве наша свобода — не свидетельство бедности? Разве мы счастливы?

«Не знаю, что ему ответить, — подумала Ивета. — Так, сразу. Я вовсе не думала о счастье. Жила в соответствии с совестью...»

Задолго до рассвета Ивету снова разбудил сигнал тревоги. Сон не освежил ее, ей было нехорошо, и только теперь, услышав сигнал, она поняла, что причина снова в сильной качке. Поднявшись, она почувствовала, что не может устоять на ногах: почему-то все время приходилось клониться в сторону.

Все стало косым: пол, потолок и она сама. Но надо было преодолеть слабость и на этот раз. Побыстрее выйти из каюты к людям, чтобы они увидели — Ивета вовсе не неженка и ничуть не слабее всех членов команды. Внизу, на палубе, люди под холодным дождем пробирались, скользя и падая, стараясь перекричать и ветер, и треск, возникавший, когда ящики сталкивались друг с другом.

— Что случилось? — спросила Ивета у первого, кого увидела в рубке.

Это был не кто иной как Берзиньш; он даже не повернул головы.

— Что происходит? — спросила она другого.

— Груз сместился к левому борту почти на полтора метра.

Теперь она могла бы спросить — почему, но в этот миг судно обрело устойчивость: старший механик Маурс прокричал в микрофон, чтобы балласт немедленно перекачали на левый борт.