Разные годы жизни

Алексис Драгун и глазом не моргнул: да, всем известно, что он Ирену вытащил за волосы в кандидаты. Ну и что же! Он всего лишь честно воздал обаятельной женщине за ее доброе сердце. Честно, и не более того. Так что он в долгу у Харальда не намерен оставаться.

— А где же Лаума? — спрашивает он невинным голосом. — При таком начале что же дальше-то будет?

Эльвира Эглите молчит. Ну так на, получай за свое молчание.

— Впрочем, прошу прощения, что помешал. Вероятно, вы намеревались идти на поиски цветущего папоротника?

— Гениальная догадка! — оживилась Эльвира. — Вы талант не только в молекулярной биологии. Будем иметь в виду.

Эльвира ослепительно улыбается двумя рядами белых, ровненьких, без единого изъяна зубов, и Харальд с большим опозданием делает открытие, что его начальница — очень миловидное, весьма хрупкое и женственное создание. Тоненькая, как юная девушка. «Сколько лет мы работаем вместе, и что я о ней знаю?»

Она всегда держится молодцом, словно дома у нее все в ажуре. Но говорят... Да он и сам однажды собственными глазами видел, как в бассейне муж Эглите секретничал с тренершей — здоровой, угловатой девахой, лицом напоминавшей скульптуру из серого камня. Так шептаться, так смотреть друг на друга могли только очень близкие люди. Его коллеги дамского пола в бассейне без церемоний изучали тренершу, словно в своей лаборатории под микроскопом. А на другой день испытующие взгляды сверлили Эльвиру. Возможно, это с ее стороны было притворством высшей марки, но она не обнаруживала замешательства.

Однажды они работали вдвоем в виварии, и Эльвира тихонько напевала мотив из фильма «Мужчина и женщина». Харальд рискнул высказаться:

— Прекрасная, но очень грустная мелодия.

— Потому что они любят друг друга. И боятся потерять...

Теперь они опять наедине: Драгун счел нужным ретироваться.

— Некрасиво, конечно, охаивать коллегу, но его фамилия его выдает. Он настоящий драгун. В науке. В общении... Для него все просто. Не то что для меня... Не могу излить душу, и все тут. А на душе у меня свинцовая тяжесть. Видите ли, я с юности стремилась к идеалу всегда и во всем. В науке мы все совершаем трудное восхождение к нему, но стоит достигнуть одной вершины, как, увы, оказывается, что ты еще не на должной высоте, и поиск продолжается. Как, например, это было и на симпозиуме. А в личной жизни? Вы? Я? Сегодня мы здесь одиночки. Как дальше жить? Продолжить поиск? Или остановиться на достигнутом?

Голос Эльвиры слабел, с каждой последующей фразой становился все глуше, и последние слова прорвались сквозь хрипоту.

— Эльвира, — сказал Харальд, сам удивляясь своей дерзости: до сих пор Эглите была для него лишь «начальница», «коллега» или «профессор». — Эльвира, — повторил он, словно наслаждаясь своей отвагой, — мне тоже нелегко. Вы же знаете: Эвелина, Юлия, теперь Лаума. Я иду к идеалу открыто, официально, за мной не водится двусмысленных романов. Кто посмеет меня осудить? Но я сам казнюсь, сам обрекаю себя на пытку... Не подменяем ли мы любовь привычкой, и только вспышка настоящей любви обнаруживает нелюбовь? Не страдаем ли мы дальтонизмом? Ведь сколько прекрасного нас окружает! И только лишившись дорогого человека, мы способны осознать, что он для нас значил. Это ли не парадокс?

Дабол и сам не понимал, с какой стати он вдруг разоткровенничался с Эглите, да еще так импульсивно, так сумбурно. Ведь они никогда не преступали границ элементарной учтивости: «Как поживает Эвелина?», «Как дела у Юлии?» — «Здорова ли ваша великолепная четверка?», «Как ваш супруг?»

А к ним тем временем приближался грузин, что-то самозабвенно распевая на родном языке с добавлением неожиданного «Лиго, Лиго!» и размахивая над головой двумя шампурами с готовым шашлыком, как в знаменитом танце с саблями.

Харальд с Эльвирой переглянулись и поняли, что всякое вторжение извне может запрудить благодатный поток, в котором они спешили омыться, очиститься, освободиться от скопившейся тяжести.

Грузинский коллега шутил, рассказывал анекдоты, а они вежливо, добросовестно жевали жестковатые, передержанные в уксусе и перце кусочки мяса и терпеливо ожидали, когда же их наконец оставят наедине.

— А что, если нам поискать два пенька поглубже в лесу? — привычным профессорским тоном предложила Эглите.

Да, это деловая женщина, от нее снисхождения не жди. Она желает продолжить разговор без помех, без свидетелей, и ее предложение уйти поглубже в лес — нечто вроде начальственного приказа, даже здесь, на берегу реки, в лучшем случае — это мягкое распоряжение. Но что за начальники и подчиненные сегодня! Харальд мог спокойно отказаться, однако он охотно пошел, ему самому не терпелось продолжить разговор.

Профессор Эльвира Эглите не очень удобно, боком оперлась о подгнивший, облепленный губками трутовиков пень и заговорила с таким нетерпением, будто годами ждала предоставления слова:

— Я свой идеал нашла рано, это был мой муж. Мы вместе ходили в школу, он меня дергал за косицы. — Она вдруг смутилась от своей порывистой поспешности. — Уж и не знаю, как лучше это рассказать...