Разные годы

Киото — древняя столица Японии, город, о котором говорят, что в нем хранится феодальная душа Японии, город, славящийся своими храмами, тысячелетней культурой, университетом и двумя тысячами публичных домов.

Вот он перед нами, шумный, пестрый, охваченный какой-то горячкой, живущий тайными для нас мечтами и надеждами. Американские автомобили у подъезда вокзала, а рядом с ними рикши, ожидающие пассажиров. Американка в военном костюме и рядом с ней две девушки в кимоно. Этот национальный наряд все реже встречаешь в Токио, там носят в основном европейские костюмы. Здесь же, в Киото, преобладают кимоно. И, наконец, шум гэта́ — обуви, которую уже тысячу лет носят в Японии. Это род деревянной скамеечки. В Японии к ней привыкли. Я думаю, не из любви к дереву и даже не от нищеты: деревянная обувь иногда дороже кожаной. Но такова сила национальных традиций. Стук гэта́ по каменным мостовым Киото сопровождал нас на всем пути от вокзала до гостиницы «Киото».

В вестибюле гостиницы нас встретил американский офицер, ведающий приемом гостей, — капитан Лаури. Он предложил ознакомиться с планом нашей поездки. Я взглянул на этот вычерченный лист и поразился, с какой точностью и пунктуальностью был расписан наш маршрут, присланный сюда из Токио. В восемь часов пять минут утра мы должны были покинуть гостиницу. В восемь часов двенадцать минут утра мы должны прибыть в храм «Золотой павильон», в восемь часов двадцать минут покинуть этот храм. В восемь часов тридцать одна минута мы должны прибыть к какому-то старинному замку, в восемь часов сорок шесть минут покинуть этот замок. В девять часов пять минут мы должны быть у какого-то древнего буддийского храма. Нам разрешалось осматривать этот храм только двадцать две минуты. Потом предстояло осмотреть до завтрака еще шесть храмов. В полдень надлежало вернуться в гостиницу завтракать, после чего мы опять включались в эту механизированную туристскую карусель, рассчитанную только на то, чтобы мы ни с чем не познакомились, никого не встретили и — боже сохрани! — не проникли в современную Японию.

Так были по минутам расписаны все дни нашего пребывания в Киото, Осака, Кобэ и Нагасаки.

Я вернул «план» капитану и сказал, что мы хотели бы пробыть в Киото не один день и действовать не по плану какого-то американского офицера: мы ведь журналисты, а не туристы.

— К сожалению, — ответил Лаури, — я ничего не могу изменить.

После этого он взглянул на часы и сказал:

— Мы опоздаем к завтраку.

Мы осмотрели храмы, в которых не могли задержаться, так как американский офицер с часами в руках все время поторапливал нас.

Люди, желающие изучать древнее японское искусство, приехавшие в Японию, чтобы вести исследования основ буддизма или внутренней сущности могущественного японского культа — синтоизма, такие люди действительно могли бы в этих храмах просиживать целыми днями. Здесь все — от камня у входа до колонн — принадлежит истории. Десять веков человеческих страданий наложили свой отпечаток даже на внешний вид лестниц, по которым мы поднимались, и галерей, по которым переходили от храма к павильонам, где скучающие японцы в белых кимоно предлагали нам сувениры.

Старый священник торопливо поведет вас в особый павильон, где за две иены показывают канат, которым семьсот лет назад поднимали колонны храма. Этот канат сплетен из женских волос. И священник с гордостью расскажет историю этого каната: в него как бы вплетена женская душа Японии — страны, которой вот уже двадцать шесть веков правит потомок богини солнца Аматерасу омиками.

28 сентября

Мы попросили показать нам фабрики — ведь Киото славится еще и своим шелком. Нас повезли на маленькую кустарную фабрику, где ткут яркие парчовые о́би. Оби — это пояс, который японцы надевают на кимоно: мужчины — темных и блеклых тонов, а женщины — с пестрым узором. Это наиболее древнее и яркое украшение. Все свое искусство вкладывают японские ткачи в тонкий и замысловатый узор. За день ткач может сделать только два сантиметра оби.

В длинном здании, полутемном и ветхом, с низким потолком, сотни людей трудятся у ткацких станков, установленных, быть может, лет двести назад. Станки, по-видимому, пережили многие поколения ткачей. Здесь начинали трудовую жизнь и здесь же умирали тысячи японских мастеров, владевших этим великолепным искусством.

Старик японец, к которому мы подошли, работает на этой фабрике сорок пять лет. Дряхлые руки, однако, легко, проворно, как бы на ощупь улавливают висящие над ним челноки с разноцветными нитями. Он подбрасывает то один, то другой челнок и даже не оборачивается к нам, когда его спрашивают:

— Сколько оби вы сделали за свою жизнь?

Этим, очевидно, интересовались все туристы, приезжавшие на фабрику.