Разные. Мужское и женское глазами приматолога

Ее книга вызвала смятение в рядах приматологов, в основном мужчин, но и женщин тоже. Кому понравится быть сексуализированным в том духе, что «…исторически в тех областях, где господствует власть, белые женщины находятся между „мужчинами“ и „животными“»? Или что «…женщина-ученый из National Geographic замужем за объективом видеокамеры или она мудрая девственница, обрученная лишь с природой в лице самца человекообразной обезьяны»?[148] Я даже не знаю, как воспринимать такие полные намеков мутные фразы. Но я знаю точно: если бы я был женщиной-приматологом, мне бы крайне не понравилось, когда мне стали бы приписывать похоть к самцам человекообразных обезьян. Вместо того чтобы превознести женщин, что, без сомнения, было целью Харауэй, она подорвала их авторитет, сделав больший упор на их гендер, чем на научную деятельность. Во время одного из оживленных споров по этому вопросу я услышал, как кто-то из приматологов воскликнул: «Я не хочу быть известной как женщина-ученый! Я хочу быть известной как ученый. Вот и все!»

По крайней мере, книга Харауэй подарила нам весьма интересный разбор, когда до нее добрался американский антрополог Мэтт Картмилл:

Это книга, которая сотню раз противоречит сама себе; но я не критикую ее за это, ведь автор убежден, что противоречия — признак интеллектуального брожения и живости. Это книга, которая систематически искажает и тенденциозно отбирает исторические свидетельства; но я не критикую ее за это, ведь автор считает, что все интерпретации предвзяты. Эта книга полна туманной прозы в стиле французских интеллектуалов; но я не критикую ее за это, ведь автору нравится такая проза и она специально училась писать такие тексты. Это книга, которая представляет собой 450 страниц неуместных сведений, по завершении которых читатель натыкается на указатель, после чего книга заканчивается, но я не критикую ее за это, ведь автору кажется приятным и освежающим нагромоздить друг на друга никак не связанные между собой факты в качестве упрека тем, кто скучно мыслит[149].

Проблема книги Харауэй в том, что ученые не ищут приятного «нарратива», так же как не стремятся к единению с природой. Если это происходит, то только как позитивный бонус. Наша основная цель — это знание и объяснения, которые смогут выдержать тщательную проверку. Интеллектуалы-постмодернисты могут верить, что у каждого есть своя персональная правда, но ученые верят познаваемой и поддающейся проверке общей реальности. Если не считать кота Шрёдингера, может существовать только одна истина. Поэтому в науке больше всего ценятся настоящие открытия.

Если бы главным в науке было всего лишь подтверждение наших предположений, нам определенно не стоило бы так тяжко трудиться. Было бы достаточно понаблюдать за приматами пару недель и вернуться с историей, которую мы хотим рассказать. Нам ни к чему было бы проводить годы напролет, потея в естественной среде обитания животных в самых диких условиях, рискуя подцепить малярию, быть покусанными змеями, подвергнуться нападению больших кошек и так далее. Нам также не приходилось бы возвращаться с сумками, полными вонючих образцов фекалий, чтобы их проанализировали в лаборатории у нас на родине. Также ученым-экспериментаторам не нужно бы было выдумывать хитроумные тесты, надлежащие контрольные объекты и исследования, чтобы доказать ту или иную гипотезу о мыслительных способностях объектов исследования. Зачем вообще проводить эксперименты, если мы заранее знаем ответ?