Разоблаченная Изида. Том 2. С комментариями

Но нам, может быть, следует объяснить древнее пользование аллегорией и символизмом. Истина, заключающаяся в первой, должна была достигаться путем выводов; символ выражал какое-то абстрактное качество божества, которое миряне легко могли понять. Его высшему значению здесь ставился предел, и с этих пор впредь массы пользовались им как образом в идолопоклоннических обрядах. Но аллегорию приберегали для внутреннего святилища, куда допускались только избранные. Отсюда и ответ Иисуса, когда ученики спросили его, почему он говорит толпе притчами.

«Вам, – сказал он, – дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано. Ибо, кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что он имеет».

В малых мистериях обмывали свинью, символизируя этим очищение неофита; а ее возвращение в грязную лужу указывало на поверхностный характер проделанной работы.

«Миф есть нераскрытая мысль души. Характерной чертой мифа является превращение размышления в историю (в историческую форму). Как в эпосе, так и в мифе исторический элемент преобладает. Основу мифа часто составляют факты (внешние события), и с ними переплетаются религиозные идеи».

Вся аллегория об Иове является открытой книгой для того, кто понимает пиктографический язык Египта, как он запечатлен в «Книге Мертвых». В сцене Суда Озирис изображен сидящим на своем троне и держащим в одной руке символ жизни, «крюк влечений», а в другой – мистический вакхический веер. Перед ним находятся сыны Бога – сорок два судьи мертвого. Алтарь располагается непосредственно перед троном, уставленный приношениями и увенчанный священным цветком лотоса, на котором стоят четыре духа. У входа стоит душа, которую будут судить и которую Тмей, гений Истины, приглашает на этот заключительный акт испытания. Тот, держа в руке камышовую палочку, заносит происходящее в Книгу Жизни. Гор и Анубис, стоящие у весов, проверяют вес, который определяет, уравновешивает ли сердце умершего символ истины или же последний перетягивает. На пьедестале сидит волчица – символ Обвинителя.

Посвящение в мистерии, как известно всем интеллигентным людям, было театральным представлением сцен в подземном мире. Такова была и аллегория о Иове.

Несколько критиков приписали авторство этой книги Моисею. Но она старше, чем «Пятикнижие». В самой этой поэме Иегова не упоминается, и если это имя встречается в прологе, то этот факт следует приписать или ошибке переводчиков, или преднамеренному умыслу, вызванному более поздней необходимостью преобразить политеизм в монотеистическую религию. Применяемый для этого план был очень прост: многие имена элохимов (богов) нужно было приписать единому богу. Так, в одном из старейших еврейских текстов «Книги Иова» [XII, 9] стоит имя Иегова, тогда как во всех других рукописях стоит «Адонай». Но в первоначальной поэме Иегова отсутствует. Вместо этого имени мы находим Ал, Алейм, Але, Шаддай, Адонай и т. д. Поэтому мы должны прийти к выводу, что или пролог и эпилог были добавлены в более поздний период, что недопустимо по многим причинам, или же что они были переделаны, как и остальные рукописи. Затем мы находим, что в этой архаической поэме нигде не упоминается субботнее установление, но много ссылок на священное число семь, о чем мы будем говорить в дальнейшем, и непосредственная дискуссия по сабеизму, поклонению небесным телам, которое в те дни преобладало в Аравии. Сатана в этой книге назван «сыном Божиим»; он один из советников, явившийся перед Богом, и он побуждает Бога на испытание верности Иова. В этой поэме мы обнаруживаем значение слова «Сатана» яснее и проще, чем где-либо еще. Это термин для [обозначения] обязанности или роли общественного обвинителя. Сатана – это тот же Тифон египтян, излагающий свои обвинения в Аменти; эта должность была столь же уважаемой, как должность государственного прокурора в нашу эпоху; и если в силу невежества первых христиан его впоследствии отождествляли с дьяволом, то сам он тут ни при чем.

«Книга Иова» – это полное описание древнего посвящения и испытаний, которые обычно предшествуют этой величайшей изо всех церемоний. Неофит находит себя лишенным всего, что ему было дорого, и заболевшим скверной болезнью. Его жена уговаривает его помолиться Богу и умереть – нет никакой надежды для него. Три друга по взаимному соглашению появляются на сцене: Элифаз, ученый феманитянин, полный знаний, «которые мудрецы унаследовали от своих отцов, которым единственным была отдана земля»; Билдад, консерватор, принимающий все, как есть, и осуждающий Иова за совершенные им недобрые поступки, из-за которых он заболел; и Софар, умный и искусный по «общеизвестным истинам», но не обладающий внутренней мудростью. Иов смело отвечает: