Читаем Разорвать порочный круг (СИ) полностью

И, не дождавшись согласия жены, в котором он и не нуждался, Рамси с искренним весельем на лице вернулся к пленнику и с воодушевлением принялся за дело. Небольшой отсек трюма наполнился криками боли, а перед глазами Хранительницы Севера стояла тошнотворная картина сдираемой с тела кожи, из-под которой выступала ярко-алая кровь и начинали просматриваться связки и мышечный каркас. На этот раз Волчица, сглатывающая подступающую к горлу дурноту, держалась с исключительной стойкостью, полностью сосредоточившись на своих ощущениях. Сперва она не могла понять, как тут можно было выделить только что-то одно, вселяющее ужас, когда все действо было ужасно омерзительным. Трудно было даже предположить, почему дом Болтонов был столь жесток и безнравственным, это ведь не бастард придумал первым освежевывать заживо людей, и вызывало недоумение, кто же придумал сделать гербом рода ободранного человека и почему никто до сих пор не сменил символику.

Однако чем дольше Санса была вынужденна смотреть на мучения человека, тем явственнее кое-что выбилось из общей картины, привлекая к себе ее наибольшее внимание. Она попробовала отвлечься от этой вещи и, хотя и продержалась так совсем не долго, зато точно уверилась в своем подозрении. И коль скоро Болтон убрал от руки копейщика нож, последним своим движением содрав полоску кожи от самого запястья и практически до локтя, то с довольным видом, явно гордясь собой, развернулся к Хранительнице Севера. Девушка сглотнула и, облизнув нижнюю губу, произнесла:

— Крики.

— Отлично. Тогда все просто — не слушай, — с легкостью безумца предложил Болтон, всплескивая руками и глядя на жену лихорадочно блестящими голубыми глазами.

Не обращая внимания на ошеломленную дочь Старка, Рамси вернулся к пленнику и продолжил начатое. Вновь вопли боли разнеслись по помещению, вселяя неконтролируемый животный страх в Волчицу. Санса старалась мысленно заглушить звуки, но у нее это плохо получалось, и она, пребывая не в силах избежать громких криков, беспокойно ерзала на кресте, пытаясь отвлечься от происходящего. Сквозь вопли пленника пробился голос бастарда:

— Считай от одного до десяти. Вслух.

— Один, дв-

— Да не ты, идиот, — удивляясь тупоумию копейщика, грубо рявкнул Рамси. — Ори давай, чего отвлекаешься? — с издевкой-насмешкой произнес он.

Санса, в свою очередь, подчинилась приказу мужа и начала считать, однако была быстро прервана. Болтон оставил пленника в покое, закрыл своей рукой ему рот, прекращая крики, и, повернувшись в пол оборота к ней и указывая пальцем свободной руки себе на ухо, с кривляниями и растягивая слова, произнес полушепотом:

— Я ничего не слышу, надо говорить немного громче, — Рамси убрал руку от головы, а затем, глянув на притихшего юнца, дотронулся пальцем до своего второго уха, которым был сейчас развернут к пленнику. Он красноречиво скосил глаза на копейщика и полушепотом, все так же не переставая корчить рожи, продолжил. — Мне тут прямо в ухо орут.

Изумленная выходкой мужа Санса, не смотря на переживаемые мучения схваченного воина, от кривляний Болтона немного расслабилась и даже отвлеклась от тревожащей ее ситуации. Она утвердительно кивнула мужу, что исправится, и под возобновившиеся крики мужчины начала считать намного громче. Однако даже этой громкости голоса не хватало, чтобы слова долетели до Рамси, поэтому бастард, не отвлекаясь от сдирания кожи, просто повернулся лицом к жене и, поморщившись, отрицательно закачал головой. Не пропуская жеста мужа, Волчица глубоко вздохнула и в этот раз уже не сказала, а прокричала “Четыре!” и стала ждать реакции мужа. Болтон же, не оборачиваясь к ней, просто-навсего кивнул головой, и Хранительница Севера продолжила считать далее, все так же выкрикивая числа. Когда она дошла до десяти, Рамси крикнул ей:

— От тридцати семи до двадцати четырех. И продолжай смотреть.

Сперва замешкавшаяся из-за необычной последовательности счета Санса скоро подхватилась и начала обратный отсчет, не спуская при этом глаз со сдирающего кожу с копейщика Рамси. Затем тот попросил ее отнимать, умножать, перечислять в алфавитном порядке дома Простора и, наконец, в обратном алфавитном порядке — дома Севера. Ко времени последней просьбы звуки криков для Волчицы потихоньку превратился в какое-то жужжание на заднем плане, а затем и вовсе потеряли всякий смысл и перестали восприниматься. На этом этапе она прекратила называть дома Севера и теперь просто с усталым взглядом наблюдала за мужем, что закончил с торсом юноши и уже обдирал крупные лоскуты кожи с живота. Через некое время Болтон вдруг заговорил, и только тогда Санса осознала, что сорвавший голос и утомившийся воин уже давно не кричит, а лишь тихо стонет, находясь в полубессознательном состоянии.

— Копейщик, значит? Дерьмовый из тебя копейщик был, не мускулы, а смех, — издеваясь, съехидничал Рамси. — Я-то вижу, уж поверь.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
1984. Скотный двор
1984. Скотный двор

Роман «1984» об опасности тоталитаризма стал одной из самых известных антиутопий XX века, которая стоит в одном ряду с «Мы» Замятина, «О дивный новый мир» Хаксли и «451° по Фаренгейту» Брэдбери.Что будет, если в правящих кругах распространятся идеи фашизма и диктатуры? Каким станет общественный уклад, если власть потребует неуклонного подчинения? К какой катастрофе приведет подобный режим?Повесть-притча «Скотный двор» полна острого сарказма и политической сатиры. Обитатели фермы олицетворяют самые ужасные людские пороки, а сама ферма становится символом тоталитарного общества. Как будут существовать в таком обществе его обитатели – животные, которых поведут на бойню?

Джордж Оруэлл

Классический детектив / Классическая проза / Прочее / Социально-психологическая фантастика / Классическая литература