Разрозненные страницы

В этом же «Огоньке» участвовал Л. Миров, и мы с ним внезапно появлялись из каких-то больших железных скорлупок, которые взрывались со страшным шумом и огнем. Нам говорили:

– Ничего, ничего! Все будет в порядке! – и мы терпеливо взрывались и потом вылезали из этого эффектного огня.

Идут годы, а я все еще никак не могу относиться к телевидению профессионально, то есть нормально, как полагается. Не только отсутствие зрителей и их реакции, но сама техника, которая то со всех сторон наезжает на тебя, то куда-то уплывает, вся обстановка отвлекает, до сих пор мешает мне чувствовать себя свободно. Выступление в самом трудном концерте на зрителях для меня – обычное большое волнение, а участие в телепередаче каждый раз требует особого напряжения ума и сердца. Я с завистью смотрю на участников самодеятельности, которые перед камерой чувствуют себя свободно и просто, как дома.

Многие люди – писатели, режиссеры, ученые – сразу поняли и оценили появление телевидения в нашей жизни. Своими выступлениями и предложениями они создавали новые программы, необходимые для людей: «Подвиг», «Кинопанорама», «Клуб кинопутешествий», «Сельский час», «В мире животных», «Очевидное – невероятное» и другие. Программы эти вошли в нашу жизнь, и без них многим людям трудно представить себе свой день.

Кто меня просто поразил своим мгновенным и бесстрашным включением в работу телевидения, это Ираклий Андроников. Мне кажется, он помог за эти годы телевизионщикам как никто. В самое трудное время, когда ничего еще не было придумано, проверено, он смело, не боясь ничего, принес на телеэкран всего себя, со всеми своими находками и выдумками («Слово Андроникова»),

И вот когда я взволнованно слушаю И. Андроникова и когда меня спрашивают, что это такое, кто это: писатель, ученый, актер, – спрашивают, как определить такую передачу, такое явление, как Андроников, я думаю, начинаю думать теперь, что это и есть то новое телевидение, которое мы начинаем создавать.

Ираклий Андроников – это новый, специально, специфически телевизионный спектакль. Не шоу, не мюзикл. Это совсем другое. Это такой особенный театр, который мог явиться только вместе с телевидением. И нам он нужен.

Вообще неприятно жить в конце века. В одной из своих статей я когда-то писала об этом. Когда едешь на дачу к друзьям в пригородном поезде и сидящие рядом мальчишки разговаривают о своем, перебивая друг друга, цитируя статьи из журнала «Техника – молодежи», или «Наука и жизнь», или еще что-то, я не только не могу понять, ухватить мысль, я некоторые слова даже выговорить-то не сумею. Тогда мне хочется закричать: «Подождите! Возьмите меня с собою!» – и вскочить хоть на подножку последнего вагона поезда, уходящего с ними в XXI век.

Но я знаю, что мое место здесь, в конце XX века, который мне дорог и где все мои друзья, где еще в начале столетия ругали и поносили Эйфелеву башню, где над столами еще висели керосиновые лампы, где мчались на тройках, где шли на кораблях и видели живых китов (правда, селедок уже не было). Сейчас еще люди влезают по ледникам на вершины, еще есть тайга, и реки текут, и извергаются вулканы на Камчатке, и только недавно были и Пушкин, и Достоевский, и Толстой, и Шостакович.

Ладно, остаюсь в этом, XX веке. Это в моем, XX веке идет высокоширотная экспедиция к географической точке Вершины Мира; отважную семерку комсомольцев ведет Дмитрий Шпаро, и это событие и в моей жизни, и никто его у меня не отнимет. А у них, в XXI веке, может быть, будут ходить на полюс, как на прогулку, запросто.

А телевидение у нас, дорогие друзья, очень хорошее. Конечно, отдельные снобы сегодня еще утверждают, что они не признают телевидения, что не внесут в дом этот ящик, даже если им его подарят. И вот я им заявляю, что, возможно, такими же снобами были бояре, категорически отвергавшие книгопечатание: им больше нравились рукописные книги.

Отдельные зрители, очевидно, недовольны программами. Говорят, что за границей работают все сорок каналов, а программ и того больше. Ну и пусть. А представьте себе, одна старая американка, русская по происхождению, прожившая всю жизнь за границей, приехав к нам впервые, плакала перед телевизором, глядя рядовую для нас передачу о детстве одного современного поэта. Она была поражена, что можно рассказывать о таких светлых и чистых чувствах и переживаниях. Она сказала потом, что привыкла видеть на экране только цветные преступления, ужасы Хичкока, злобу, жестокость и позорно публичный секс. Что же с ней было бы, если бы она увидела наши действительно добрые передачи. Вот я расскажу одну, которую почему-то запомнила. Это короткая документальная новелла о людских судьбах и дружбе людской.