Разруха

Позвонил Марии на мобильный, но она его выключила. Он позвонил своей теще. Вышедшая на пенсию профессор-химик Софийского университета никогда не скрывала своего пренебрежения к нему, но напоследок смягчилась и сменила гнев на милость. Он надеялся, что Мария с детьми уехала к ней.

— Сегодня мы с ними не говорили по телефону, — ответила теща, — а потом типично в учительском стиле, назидательно: — ты знаешь, который сейчас час?

Она о чем-то его расспрашивала, потом попыталась рассказать какую-то запутанную историю, случившуюся с ее соседкой, но он положил трубку. Захватив чашку с кофе, вышел на террасу. Над летним городом висели размытые безжизненные звезды, воздух пропах бензином, вдали еле угадывался силуэт Витоши. Он вдруг понял, что не знает, что ему делать, просто крепко сжимал в руках хрупкую чашечку с кофе — держался за нее, как за соломинку. В одиннадцать зазвонил телефон. Это был Генерал.

— Мне не хотелось беспокоить вас в столь поздний час, но…

— О, господин Генерал — он даже не пытался скрыть свое разочарование.

— …наверное, вам лучше знать, что ваша супруга и дочери у нас.

— У вас? — абсурд ситуации помешал ему обрадоваться.

— Да, они приехали к нам, я даже бы сказал, переехали, — голос Генерала понизился, резанув слух бритвой, — еще днем. Моя Наташа сварила им борщ. Они поели, приняли душ и сейчас отходят ко сну.

— Где отходят ко сну?

— В нашей спальне… моя Наташа постелила им там.

— Я немедленно выезжаю.

— Думаю, сейчас не самый подходящий момент… я позвонил, чтобы вы не волновались. Если приедете сейчас, думаю, это будет ошибкой, — но Боян уже бросил трубку.

Генерал жил рядом с министерством. Он нередко ночевал в своем кабинете, а в остальное время — поблизости от него. От его грязных тайн. От обреченности знать их. Рядом с властью.

В этот поздний час город был безлюден, до улицы Паренсова Боян добрался за десять минут. Припарковался у бровки, перекрыв выезд трем машинам на тротуаре, но это его не волновало. Легко нашел нужный дом — облупившийся образчик номенклатурного строительства с просторным вестибюлем и жалким старым лифтом. Лифт скрипел, его исцарапанные фанерные стенки пестрели надписями — матерщиной и словосочетанием «гнусные коммуняки». Генерал встретил его в пижаме и смешных тапочках с кисточками. Окаменевшее лицо выражало неприкрытое отвращение.

— Ваша супруга не желает вас видеть, — холодно отчеканил он.

Боян отстранил его и вошел. Гостиная была просторной, такой же скучно-номенклатурной, как и дача, с мебелью шестидесятых годов из светлого дуба, но не массивного, а из фанерных полированных плоскостей. Книжный шкаф был плотно заставлен книгами и множеством советских сувениров и подарков, копией тех, что хранились у Генерала на даче в Железнице. На столике красовались матрешки, янтарные фигурки и спутники, похожие на металлических насекомых. На стенах висели картины периода раннего соцреализма с изображением партизан с винтовками и сцен расстрела. Между ними — вырезанная из ученического атласа карта мира, на которой господствовал розовый Советский Союз, Болгария была совершенно незаметна. В воздухе висел густой туман сигаретного дыма, бронзовая пепельница ощетинилась окурками, дымилась недокуренная сигарета.

— Вы плохо воспитаны, господин Тилев, — без горечи констатировал Генерал.

— Почему она так?.. Почему? — спросил Боян, упав в кресло.

— Вы задали бессмысленный вопрос… И перестаньте дрожать, не выношу, когда мужчины трясутся, как заячий хвост.

— Почему? — повторил Боян.

— У вас прекрасная супруга, и я ей пообещал… — все так же зловеще отрезал Генерал.

— Вы мне не ответили, — прервал его Боян.

— Это было трудно, почти непосильно. Вы сами понимаете, не все зависит от меня… но я пообещал ей. Я болгарский офицер, господин Тилев, и не могу взять свое слово обратно.

— Что вы ей пообещали? — устало спросил Боян.

— Освободить вас… — он взял дымившуюся сигарету и жадно затянулся. — Вы следите за ходом моей мысли?

— Я ничего не понимаю, господин Генерал.

— Пообещал освободить вас от обязательств, которые вы на себя взяли, — эти слова прозвучали почти оскорбительно.

И тут до Бояна дошло, что именно сказал ему Генерал — и он просто пошел ко дну. Тронутый страданием Марии, Генерал, наверное, согласился заменить его кем-то другим, уничтожить то, что сам же и породил, вырвать, как сердце из груди, его подлинную сущность, отнять у него игру. Он отдавал себе отчет, этот сбрендивший старик, что требовал от него, Бояна? Генерал сел в кресло напротив, его лицо фанатика, патологического фанатика, стало мрачнее тучи. Он выглядел, как обманутый человек, перешагнувший через себя и принесший ненужную жертву.

— Вы предлагаете мне вернуться в министерство, в ту же лабораторию? — изумленно спросил Боян.

— Это вам решать, господин Тилев, ваши планы на будущее меня не касаются. Вы следите за ходом моей мысли?

— И на каком же основании вы приняли такое решение?

— Человеческая совесть… — Генерал устало пригладил свои поседевшие волосы.