Разрушение храма

Прыжок с плеч и дрессировка дикого мустанга (но уже без сказки) продолжались со скрупулезной точностью по всему полю, на каждой копне, независимо от их количества, и только тогда, когда все копны кончались, «мустанг» требовал десяти минут заслуженного отдыха и каждый раз с трудом получал его. Перевернувшись на спину и посадив сына на грудь, Курганов подолгу смотрел на синее летнее небо, на белые облака, плывущие над головой сына, вдыхая спокойные, умиротворяющие ароматы раннего сена, цветочного луга и скошенного поля. Приподняв мальчика на руках, Курганов прижимал его разгоряченное, мягкое детское лицо к губам, целовал его волосы и глаза, и сквозь приятные «вкусные» детские запахи сына к нему приходили воспоминания о жене, о первой поре их юношеского знакомства и узнавания друг друга, о неожиданно вспыхнувшем остром интересе друг к другу, о первых неловких и неумелых шагах чувственного разгадывания друг друга, о первых открытиях неведомого им обоим до этого состояния высшего торжества плоти и, наконец, о прорвавшейся сквозь все условности ненасытной, ежеминутной физиологической потребности друг в друге, об ослепившей их на несколько месяцев молодой, неутомимой, неиссякаемой страсти, прямым результатом и воплощением которой был вот этот маленький, «вкусно» пахнущий человек, еще секунду назад прижимавшийся щекой к отцовской щеке, а теперь уже весело смеющийся и беззаботно болтающий руками и ногами над Кургановым, лежа в его вытянутых руках, на фоне высокого синего неба и белых спокойных облаков, неторопливо плывущих по небу.

…Когда они входили в лес, мальчик делал несколько быстрых шагов вперед, но тут же испуганно останавливался, поворачивался к отцу и ждал его приближения. Курганов подходил, протягивал указательный палец правой руки, сын брался за палец обеими руками, и так они, уже совершенно смело и уверенно, шли через лес, который, несмотря на свои малые размеры и огромное количество смятых газет на траве, все-таки мог таить в себе всякие опасные неожиданности — серого волка, например, съевшего семерых несчастных козлят, или бабу-ягу, или (что было, впрочем, вполне вероятно) страшного цыгана с мешком, который немедленно забирает с собой всех детей, отказывающихся по утрам есть манную кашу и пить кипяченое молоко с пенками.

Иногда сын отпускал отцовскую руку и, подойдя к молодому ельнику, гладил светло-зеленые ветки невысоких, чуть выше его самого, деревцев.

— Елочка! — утвердительно говорил он.

— Правильно, — соглашался Курганов, — молодец, хорошо знаешь названия деревьев.

Но тут же происходил конфуз.

Сын подходил к растущей рядом такой же маленькой березке.

— Елочка! — все с той же утвердительной интонацией говорил он и трогал рукой ветку.

— Ну какая же это елочка? — укоризненно качал головой Курганов. — Это береза, а не елочка.

Для более быстрого усвоения разницы между представителями местной флоры приходилось прибегать к сравнительно-осязательному методу.

— Вот смотри, — говорил Курганов, — береза совсем мягкая, она не колется. А у елочки есть иголки. Ну-ка, попробуй!

Он брал розовую ладонь и слегка укалывал ее о еловую лапу.

— Ой! — отдергивал мальчик руку, и с этим «ой» входило в его детский опыт начало многих будущих знаний.

Сравнительный метод, впервые испытанный при выявлении разницы между березой и елью, очень быстро нашел применение в знакомстве и с остальными противоречиями окружающего мира. В том же лесу и чуть ли не около того же ельника была вдруг замечена целая семья белых грибов.

— Папа, папа! — восторженно закричал сын. — Гиб! Еще гиб! Много гибов!

Он тут же сорвал самый большой гриб и начал дуть на шляпку. Но шляпка не улетала. Мальчик вопросительно посмотрел на отца.

— То-то и оно, — назидательно сказал Курганов. — Теперь понимаешь разницу между грибом и одуванчиком?

Тем не менее универсального характера при изучении противоречий действительности метод все же не имел, его ограниченность, а вернее, несовершенство в применении к животному миру, так сказать к местной фауне, выяснилось при следующих обстоятельствах. Однажды, после прогулки по лесу, Курганов решил сходить на станцию за сигаретами. Около табачного киоска была очередь. Курганов встал в очередь. Сын (это было, кажется, уже на третье лето) отошел в сторону и очень долго и пристально наблюдал за щипавшей неподалеку от киоска траву коровой.

Корова была, по-видимому, очень хорошей породы. Большое, переполненное молоком вымя чуть ли не касалось земли. Набухшие, раздоенные соски выглядели очень выразительно.

Закончив свои наблюдения, сын подошел к Курганову и громко, так, что услышала вся очередь, спросил:

— Папа, а зачем одной корове столько пиписьков?

Очередь, сплошь состоявшая из одних мужчин, замерев на мгновение от необычности и свежести сделанного наблюдения, в следующую секунду грохнула счастливым хохотом:

— Ха-ха-ха! Гы-гы-гы! Ай да парень! В самую точку метит! Гы-гы-гы! Ха-ха-ха…