Разрушение храма

…В самолете, где-то уже за Иркутском, глядя с высоты четырех тысяч метров на блеснувшую справа на горизонте могучую красавицу Лену, Курганов, вспоминая все детали этого фантастического по своей быстроте и краткости отлета, подумал о том, что единственным человеком, скептически отнесшимся к этому почти реактивному началу его путешествия в Якутию, была его собственная жена.

— Ты все еще ребенок, — грустно улыбаясь, говорила ему в машине жена, когда они на черной «Волге» главного редактора, которую тот специально прислал за Кургановым в день отлета в шесть часов утра, катили по Киевскому шоссе во Внуково, — большой и восторженный ребенок… Разве не интересно тебе было бы сейчас ехать вот на такой же «Волге», по отличному, первоклассному шоссе во Франции, подъезжая, скажем, к Парижу или к Ницце… Или по Швейцарии, или по Англии?… А ты летишь в Якутию — в тайгу, в неизвестность, будешь мучиться там, перенапрягаться, недоедать, недосыпать…

— Ну, не надо, не надо, — Курганов обнимал жену, стараясь поцеловать ее в шею около уха. — Зачем ты так говоришь?

— А потому, что я волнуюсь за тебя, — достав носовой платок и вытирая уголки глаз, говорила жена, прижимаясь к Курганову. — Ведь все эти самолеты падают, терпят аварии, разбиваются. Особенно там, в тайге, где никто не живет… Вдруг с тобой что-нибудь случится? Мы же вдвоем с малышом останемся…

— А твои папа с мамой? — улыбался Курганов. — Помогут малого на ноги поставить…

— Не смей так шутить, — отодвинулась жена. — Ну, в самом деле, для чего ты в эту Якутию тащишься? Как будто, кроме тебя, некому на эти алмазные месторождения поехать. Ведь ты уже три года подряд не больше десяти дней в месяц дома бываешь. А что толку?.. Ты просто дешево себя ценишь, настоящей цены себе не знаешь. Сейчас самая интересная работа — это зарубежная спортивная журналистика. Все время кто-то куда-то ездит — то футболисты, то хоккеисты, то фигуристы. Вон Димка — на одном курсе, кажется, с тобой учился, большими талантами не блистал, рядом с тобой его и видно не было, а смотри как устроился? Ведет себе репортажи по радио… Сегодня он в Италии, завтра в Испании, послезавтра в Греции…

— Я же давно тебе говорил, — холодно посмотрев на жену, буркнул Курганов, — спорт в журналистике меня не интересует…

— А собственная жена тебя интересует? Ты посмотри, какая у Вадькиной жены шуба? Норка или росомаха канадская… А у меня?

— А у тебя росомаха тамбовская…

— Все шутишь, а годы, между прочим, идут. Сколько мне еще осталось одеваться? Ну, десять, пятнадцать лет. А я по-настоящему, нормальной женской жизнью еще и жить-то не начинала. То разродиться от тебя никак не могла, то болела после родов… Подумать только — в шесть килограммов ему мужика родила, чуть сама не загнулась… Неужели тебе никогда не хочется как следует отблагодарить меня за сына, по-настоящему, по-мужски? Чтобы я была по-настоящему, по-бабьи, довольна и удовлетворена?

— Я же привозил тебе кофточки, перчатки, духи из Болгарии, из Румынии…

— Да не привозить мне надо мелочь всякую, а так сделать, чтобы мы пожили там несколько лет, сколько уж я тебе об этом говорю… Ведь я хочу одеться — красиво, модно, элегантно. Имею я как женщина право на это?.. Почему какие-то деревенские коровы приезжают из-за границы расфуфыренные, как миллионерши, а я в этой ерунде хожу?.. Разве я уродка? Бог, кажется, красотой не обидел, а муж оценить не может… Неужели тебе не хочется видеть меня одетой лучше всех? Ведь ты же любишь меня, правда?.. И возможности у тебя есть за границу поехать, и главный редактор к тебе хорошо относится… Ну хорошо, тогда, сразу после университета, не получилось. Дураки были, не могли с ребенком подождать, кинулись друг на друга как сумасшедшие. Ну, а теперь-то? Почему ты теперь ничего не делаешь, чтобы на работу за границу поехать? Зачем ты в эту проклятую Якутию летишь?.. Три месяца за рулем по Европе на какую-то богом забытую дыру променял. Странный ты все-таки человек, очень странный…

— Привезу тебе из Якутии соболью шубу и алмазное ожерелье, — защищался, посмеиваясь, Курганов.

— Эх, горе мое, — вздыхала жена, — ты хоть себя-то самого обратно привези, с руками и ногами.

Они простились у самолета, и, когда машина поднялась в воздух и Курганов увидел из иллюминатора сквозь облака знакомый и любимый пейзаж внизу — огромную, на многие десятки километров раскинувшуюся панораму земли, полей, лесов, пашен, озер, рек, городов и деревень, — привычные дорожные ощущения и мысли о предстоящей работе овладели им, и весь недавний разговор с женой забылся и провалился куда-то, словно его никогда и не было.

20