Разрыв

— Я отъ васъ, Иванъ Карповичъ, не уйду, — продолжала Аннушка, и губы ея сжались такъ крпко, въ глазахъ засвтилась такая твердая ршимость, что Иванъ Карповичъ растерялся. Оба молчали.

— Какъ же ты не уйдешь? — началъ Тишенко сдержаннымъ тономъ, медленно и солидно, — если я теб говорю, что незачмъ намъ жить вмст, что я тебя разлюбилъ…

Аннушка снова потупилась.

— Меня-то, небось, вы не спросили, разлюбила-ли я васъ… — тихо молвила она. Иванъ Карповичъ сконфузился.

— Очень мн надо! — съ откровенной досадой проворчалъ онъ.

— Мн отъ васъ итти некуда, Иванъ Карповичъ! — говорила Аннушка, глядя ему въ лицо, — я безродная: вся тутъ, какъ есть. Крестъ на ше, да душа — только у меня всего имущества; гд моя душа пристала, тамъ мн и быть. Что вы меня разлюбили — это ваша воля, а уйти отъ васъ мн никакъ нельзя… Помереть лучше…

— Скажите, какъ трогательно! — прервалъ Тишенко, — не безпокойся, матушка, цла будешь. Повторяю теб: я человкъ не дурной и о теб позабочусь. На улиц не останешься. Прачечную, блошвейную, модную мастерскую открой — что хочешь… Я тебя поддержу. А не то просто деньгами возьми.

— Не надо мн ничего, Иванъ Карповичъ. Я не уйду.

Тишенко уговаривалъ Аннушку, представлялъ ей резоны, просилъ, потомъ сталъ грозить, кричалъ, топоталъ ногами, потомъ опять просилъ, потомъ опять кричалъ, пока не свалился въ кресла, совсмъ обезсиленный волненіемъ и гнвомъ, въ поту и осипшій.

— Охъ, не могу больше! — въ отчаяніи застоналъ онъ, — пошла вонъ!..

Получасомъ позже Иванъ Карповичъ заглянулъ къ Аннушк на кухню. Молодая женщина сидла за шитьемъ.

— Я ухожу, Анна, — сказалъ онъ спокойно какъ могъ, — вотъ смотри: я кладу на столъ конвертъ, здсь тысяча рублей, это твои… Прощай!.. не поминай лихомъ, — добромъ, правду сказать, не за что, — а главное, уходи! сейчасъ же уходи! Берегись, чтобы я тебя не засталъ, когда вернусь: не хорошо будетъ.

Аннушка затворила за бариномъ подъздъ, сла въ передней на стулъ и просидла неподвижно весь вечеръ, безсмысленно уставивъ помутившіеся, почти не мигающіе глаза на уличный фонарь за окномъ. Наступили сумерки, въ фонар вспыхнулъ газъ, — Аннушка сидла, какъ мертвая, не мняя ни позы, ни выраженія въ лиц. Она не спала, но и на яву не была, потому что ничего не понимала изъ того, что видла, и слышала. Мысль всегда шевелилась въ ея простоватой голов не очень-то бойко, а теперь эта голова была, какъ будто, совсмъ пустая: тяжелое, точно свинецъ, безмысліе царило въ пораженномъ, придавленномъ внезапною бдою мозгу…

Поздней ночью Иванъ Карповичъ нашелъ ее на томъ же самомъ мст и оцпенлъ отъ изумленія.

— Да, что ты шутки со мною шутишь?!.- закричалъ онъ, хватая Аннушку за плечо… Она очнулась, перевела свои глаза — неподвижные, съ страннымъ тусклымъ свтомъ зрачковъ — на красное, искаженное гнвомъ лицо Тишенко, и, какъ спросонья, пролепетала:

— Не… пой… ду…

Казалось, она продолжала давешній разговоръ, точно онъ и не прерывался для нея…

— У нея были голубые глаза, а теперь какіе-то срые, свинцовые… — подумалъ Тишенко; — эта перемна покоробила его не то страхомъ, не то отвращеніемъ, — ему стало жутко. Онъ ушелъ въ спальню въ глубокомъ недоумніи, совсмъ сбитый съ толку поведеніемъ Анны. Сдлай любовница ему скандалъ, ударь его ножомъ, подожги квартиру, — онъ зналъ бы, какъ себя вести, но ея нмое, страдательное упорство парализовало его собственную мысль и волю. Анна знаетъ, что Тишенко — человкъ раздражительный до самозабвенія; года два тому назадъ, въ минуту бшенства, онъ изъ-за какихъ-то пустяковъ пустилъ въ нее гимнастической гирей фунтовъ пятнадцати всомъ… какъ только Богъ ее уберегъ! — знаетъ, а все-таки играетъ съ нимъ въ опасную игру. Что за дурь на нее нашла? аффектъ у нея что ли, какъ теперь принято выражаться? Вздоръ! — громко подумалъ Иванъ Карповичъ, — какіе у нея — коровы — аффекты!.. Аффекты докторишками и адвокатишками выдуманы, чтобы перемывать разныхъ мерзавцевъ съ чернаго на блое… Просто, притворствуетъ и ломается… Знаемъ мы!

Мысль о притворств Аннушки понравилась Ивану Карповичу; онъ съ удовольствіемъ остановился на ней.

— Погоди же! — волновался онъ, — утромъ я теб покажу, какъ играть комедіи. Не уходишь честью, — за городовымъ пошлю… да!.. Ночью не стоитъ заводить исторію, а чуть свтъ…

Спать онъ не могъ. Фигура Аннушки, понуро сидящей въ передней, медленно плавала передъ его глазами, отгоняя дремоту отъ его изголовья.

— Боюсь я что ли ее? — проворчалъ онъ, и гордость гнвно забушевала въ немъ.

Безсонница продолжалась, тоска и гнвъ росли; къ нимъ прибавилась головная боль съ сердцебіеніемъ, стукотней въ виски, дурнымъ вкусомъ во рту… Иванъ Карповичъ не вытерплъ, вскочилъ съ постели, накинулъ халатъ и пошелъ провдать Аннушку. Та же неподвижная фигура на стул встртила его тмъ же стекляннымъ взглядомъ… Не спитъ!..