Разрыв

— А вотъ… городового не надо…

Туркинъ вглядлся въ его красное лицо и воспаленные глаза, сосчиталъ пивныя бутылки на стол и свистнулъ.

— Однако, Иванъ Карловичъ, ты, кажется, здорово «того»…

— Скажи ты мн, Туркинъ, — тихо заговорилъ Тишенко, — что это у меня въ голов длается?.. Словно у меня тамъ жила лопнула со вчерашняго дня… Я помню, когда былъ мальчишкой, такъ пульсовую жилу себ перехватилъ. Кровь хлещетъ, порзъ саднетъ, а рука тяжолая — что каменная; столько изъ нея вытекаетъ, что кажется, ей бы легче длаться, а она наоборотъ, словно тяжелетъ пуда на два съ каждой минутой… Вотъ теперь у меня въ мозгу происходить какъ будто точь въ точь такая же штука… Съ тобою не бывало?

— Никогда. Съ какой стати? У меня, братъ. мозги легкіе. А теб вотъ что скажу: ложился бы ты спать… а то мелешь съ пива, невсть что!..

На завтра Иванъ Карповичъ на службу не пошелъ.

Туркинъ, вернувшись изъ должности, опять нашелъ пріятеля за пивомъ.

— Вторую полдюжину почали, — сообщилъ ему коридорный.

— Запилъ! — подумалъ Туркинъ, — скажите! я и не зналъ, что съ нимъ это бываетъ… Ну, пускай его пьетъ! Если человку мшать въ такомъ раз, - хуже: надо ему свой предлъ выдержать…

Для Ивана Карповича наступала третья безсонная ночь. Просыпаясь по временамъ, Туркинъ неизмнно видлъ, что Тишенко бродитъ по номеру, бормочетъ, что-то, потомъ подходитъ къ столу и пьетъ стаканъ за стаканомъ.

— Кончилъ-бы ты эту музыку, — уговаривалъ его Туркинъ на другой день за обдомъ, — право, нехорошо; на себя непохожъ сталъ, не спишь… смотри: развинтишься въ конецъ… ну, и передъ начальствомъ неловко…

Иванъ Карповичъ, не слушая Туркина, протиралъ себ глаза.

— Попало что-нибудь?

— Красное… — не отвчая на вопросъ, сказалъ онъ.

— Что «красное»?

— Такъ… все. Это у меня бываетъ. Вдругъ заболитъ около темени, вискамъ станетъ холодно, а на лбу горячо… очень непріятно!.. и, на что ни поглядишь, — все красное… мутное и красное… Потрешь глаза — проходитъ… Брысь, подлая! — крикнулъ онъ, сбрасывая на полъ вскочившую на диванъ кошку.

— За что ты ее? Это наша любимица… ее вся «Азія» холить, — упрекнулъ Туркинъ.

— Терпть не могу, когда всякая дрянь мечется подъ руку во время ды…

— Самъ же ты ее прикормилъ за эти дни, а ругаешься.

— Хочу и ругаюсь. Не твое дло. Избавь отъ замчаній… Туркинъ струсилъ: у Ивана Карповича губы были совсмъ блыя, а голосъ звучалъ громко, грубо и отрывисто… «Навязалъ я себ нещечко на шею! — подумалъ чиновникъ — пойти, провдать то, другое сокровище… авось надумалась, сговорчивй стала!

Но напрасно звонилъ онъ у Аннушки. Блдное лицо показалось на мгновенье въ окн передней и, окинувъ Туркина невнимательнымъ взоромъ, скрылось…

— А Иванъ Карповичъ уснули, — доложилъ Туркину коридорный, по возвращеніи его изъ неудачной экскурсіи. — Посл вашего ухода они все серчали… даже бутылку на полъ бросили и мн подмести не позволили… сами ругаются, а, промежду словъ, все этакъ глаза себ кулаками вытираютъ… а потомъ и задремали!..

— Спитъ — и славу Богу!.. стало быть, конецъ безобразію! — радостно воскликнулъ Туркинъ.

Былъ второй часъ ночи; Туркинъ уже часа три, какъ былъ въ постели и видлъ прекрасные сны. Грезился ему чудный садъ съ яркимъ солнечнымъ свтомъ, пестрыми клумбами, желтыми дорожками… все было красиво, чисто, аккуратно, — одно не хорошо: въ эдемъ этотъ доносился откуда-то ревъ, не то звриный вой, не то гнвный человческій крикъ. Туркинъ ороблъ, началъ прислушиваться и вмст съ тмъ просыпаться… Ревъ усилился, и Туркину стало совершенно ясно, что летитъ онъ не откуда-либо еще, а съ дивана, гд вечеромъ уснулъ Иванъ Карповичъ. Въ ту же минуту Туркинъ слетлъ съ постели отъ сильнаго удара въ плечо и, перепуганный на смерть, увидалъ надъ собою, при свт предъиконной лампадки, страшное багровое лицо съ выкатившимися блками глазъ… Лицо дергалось безобразными гримасами, кривя запекшійся ротъ, изъ котораго вырывался густой, басовый, совершенно животный вой!..

— Тишенко! что съ тобой?.. — завизжалъ Туркинъ: — „допился!“ — какъ молнія, мелькнула у него мысль…

— Иди къ ней! иди! — ревлъ Иванъ Карповичъ, чуть не ломая ему плечо желзными пальцами, — гони ее… о-о-о!.. изве… изве… ла… не… ни… зм… змя…

Слова вылегали у него изъ гортани не слитно, а слово за слогомъ, какъ лай…

— Куда я пойду? — защищался Туркинъ, — сумасшедшій! опомнись! Теперь ночь…

— Не пойдешь? Ночь, говоришь, ночь! Ладно же! Я… я самъ… я пойду… — кричалъ Иванъ Карповичъ, колотя себя въ грудь кулаками и вдругъ, согнувшись въ половину своего большого роста, какъ зврь, шмыгнулъ за дверь номера, сбивъ съ ногъ спшившаго на ночной шумъ коридорнаго…

— Караулъ! — завопилъ вслдъ ему освобожденный Туркинъ, — но Тишенко уже сбгалъ по лстниц, качаясь, спотыкаясь о ступеньки, колотясь о перила. Онъ ничего не видлъ передъ собой — красная мгла застилала ему глаза, — но бжалъ впередъ по слпому неистовому инстинкту.

— Вошелъ? ты говоришь, вошелъ? — торопливо спрашивали дворника дома, гд квартировалъ Тишенко, подоспвшіе вслдъ за бшенымъ, Туркинъ и околоточный…

— Какъ же: во дворъ прошли и прямо по черной лстниц…