Разрыв

Тишенко открылъ ротъ, чтобы выбраниться, но оскся да полуслов. Морозъ побжалъ мурашками у него по спин, волосы на голов зашевелились… Онъ быстро отвернулся и почти побжалъ назадъ въ спальню. Когда онъ слъ на кровать, то почувствовалъ, что его бьетъ сильная лихорадка — все тло мерзнетъ и дрожитъ, точно въ каждую жилку его вмсто крови налита ртуть. Онъ слышалъ, какъ бьется сердце — часто и гулко, словно въ пустот, и ему, дйствительно, казалось, будто въ груди его образовалась какая-то огромная яма, гд медленно поднимается и опускается, какъ шаръ, истерическое удушенье…

— Я, кажется, очень испугался… — шепталъ онъ, уткнувъ лицо въ подушку, но не смя погасить свчу, — это… это очень странно и глупо… никогда въ жизни я ничего не боялся… но она такая чудная… О, подлая! до чего довела! — вскрикнулъ онъ со скрипомъ зубовъ, всталъ и принялся ходить по спальн.

Ходьба помогла ему. Истерическій шаръ отошелъ отъ горла. Иванъ Карповичъ ходилъ, думалъ и удивлялся: обыкновенно, онъ размышлялъ сосредоточенно, солидно и нсколько медлительно — теперь же въ голов его кружился такой быстрый и безпорядочный вихрь думъ, желаній и плановъ, что ему даже странно длалось, какъ одинъ случай можетъ породить такое громадное и неугомонное движеніе мысли.

Взошло солнце. Къ девяти часамъ Ивану Карповичу надо было итти на службу. Онъ вспомнилъ объ этомъ, когда часы пробили уже десять. Онъ не изумился и не испугался своей просрочки, хотя за опозданіе, наврное, ждалъ выговоръ: и служба, и начальство были далеки и чужды ему въ эти минуты. Онъ машинально одлся, взялъ портфель, вышелъ. Но предъ дверью въ переднюю его остановила трусость, властная, какъ сумасшествіе, и какъ съ затаенной сердечною дрожью представилъ себ Иванъ Карловичь — похожая на его начало. Тишенко чувствовалъ себя ршительно ни въ состояніи увидать Аннушку еще разъ такою, какъ минувшей ночью. «Если у нея глаза открыты, — размышлялъ онъ, — я не знаю, что сдлаю… либо закричу на весь домъ, — либо ударю ее, чмъ попало. Не пройти ли лучше чернымъ ходомъ?» — Но гордость его возмутилась противъ этой мысли. Хоть и нершительнымъ шагомъ, онъ все-таки пошелъ въ переднюю. Аннушка спала сидя, откинувъ голову на спинку стула, повсивъ руки, какъ плети.

Лицо ея было желто, брови хмурились, ротъ открылся. Ивалъ Карповичъ остановился чтобы пристальнй разглядть Аннушку: что въ ней такъ сильно напугало его ночью? — Но вки спящей задрожали, и весь ночной ужасъ сразу вернулся къ Тишенко; онъ выскочилъ на подъздъ, крпко захлопнулъ за собой дверь, и зашагалъ по тротуару, какъ будто убгая отъ злой погони.

На служб Иванъ Карповичъ работалъ старательно, какъ всегда. Когда часовая стрлка приблизилась къ тремъ, возвщая скорый конецъ присутствія, онъ подошелъ къ своему сослуживцу Туркину, тоже среднихъ лтъ холостяку и бобылю:

— Ты гд обдаешь сегодня?

— У себя, въ «Азіи»… а что?

— Прими меня въ компанію, у меня дома обдъ не готовленъ.

— Послушай-ка, Иванъ Карповичъ, — спрашивалъ за обдомъ пріятеля Туркинъ, — или теб нездоровится? Молчишь, лицо у тебя зеленое, глаза какъ у Пугачева. Нервы что-ли? Такъ ты ихъ водочкой, водочкой.

Подъ вечеръ Туркинъ звонилъ у подъзда Тишенковой квартиры. Аннушка отворила ему.

— Что мн вралъ Тишенко? — подумалъ Туркинъ, — ничего въ ней нтъ особеннаго… такая же, какъ была.

— Ну-съ, Анна Васильевна, — бойко и развязно заговорилъ онъ, усаживаясь въ пальто и шляп на подоконник передней, — я къ вамъ отъ Ивана Карповича. Онъ вами очень недоволенъ. Не хорошо-съ, душа моя, очень не хорошо-съ. Иванъ Карповичъ поступаетъ съ вами по благородному, а вы вмсто того ему длаете разстройство. Ежели сказано вамъ: уходите, — значитъ, и надо итти, пока честью просятъ, а то можно и городового пригласить. Иванъ Карповичъ только шума не желаетъ, васъ жаля, — такъ вы это и цните! Забирайте свои пожитки и… это что-жъ должно обозначать?

Аннушка, не слушая Туркина, повернулась къ нему спиной и пошла во внутренніе покои. Туркинъ за нею. Онъ горячился, убждалъ, размахивалъ руками. Аннушка посмотрла на него, и онъ смутился и замолкъ.

— Не пойду… — услышалъ Туркинъ ея хриплый шопотъ.

— Чорть знаетъ, что такое! — разсуждалъ онъ, безпомощно стоя среди комнаты и постукивая цилиндромъ о колно.

— Что съ ней станешь….. будешь длать? Въ самомъ дл, чудная какая-то… ишь глядитъ! И впрямь за городовымъ не сходить-ли? Такъ скандалъ будетъ, до начальства дойдетъ… нтъ, ужъ это — мерси покорно! Ну ее совсмъ и съ Иванъ Карповичемъ! Своя рубашка ближе къ тлу! Пусть сами, какъ хотятъ такъ и справляются со своими глупостями.

— Ну, братъ, — сконфуженно говорилъ Туркинъ входя въ свой номеръ, гд давно поджидалъ его Тишенко за цлой батареей пивныхъ бутылокъ, — упрямится, твоя Меликтриса… и слушать не стала!..

Онъ разсказалъ, какъ было дло.

— По моему, одинъ теб способъ: возьми ты ее изморомъ. Номеръ у меня большой — живи… недлю-другую не покажешься, небось, не стерпитъ, уйдетъ… Да ты слушай, коли я говорю! Куда глядишь то? о чемъ думаешь?

Иванъ Карповичъ тупо посмотрлъ на Туркина.

— Это ты хорошо сдлалъ, — сказалъ онъ.

— Что?