Разум

Такой рациональный подход к предполагаемой катастрофе не успокоил мою жену — ей хотелось безотлагательных действий. И хотелось иметь ясное представление о том, что ее ожидает. Будущности она придавала слишком большое значение.

Ее настроения, как назло, усугубляла все набирающая силу активность сестры. Каждый день та находила какую-нибудь вещь, которую считала нашей. Книги возвращались нам с объяснением, что они давно уже всеми прочитаны. Я посоветовал сестре продать их. Но для нее имело значение совсем другое — ей важно было знать, что ничего нашего в доме у нее не завалялось.

Были у меня, правда, кое-какие аргументы, которыми я мог бы затормозить ее агрессивность, но я откладывал их до худших времен. Один из аргументов частично основывался на замечании отца в его записках: он пишет, как сестра унижает и ругает его, хотя маленькую любил ее больше других детей. Этим аргументом я не хотел бы воспользоваться — сестра, конечно, расчувствовалась бы, сочла бы это отцовской несправедливостью или просто моей выдумкой и, возможно, еще больше утвердилась бы в своем стремлении стать совершенно независимой от нас.

Второй аргумент тоже был субъективного свойства: когда сестру оставил жених и у нее родился ребенок, отец ухаживал за ним — не пришлось отдавать его в ясли. Но соседи несносно отравляли им жизнь ночными попойками. Отец не уставал предупреждать их, что ребенок спит, просил вести себя тише. Чтобы приглушить шум, он у каждой стены выложил еще одну — таким образом каждая стенка стала сантиметров в семьдесят. Но и это не спасало. Когда бы я ни приходил в гости, всегда выслушивал отцовские жалобы на соседей. Дело дошло до того, что сосед стал давать волю рукам — в собственном доме отец с сестрой не чувствовали себя в безопасности. Раз-другой я припугнул соседа и пожаловался в МНК, но и там не нашлось на него управы. Стало быть, одним из мотивов моего переезда в Словинец была и эта ситуация. Решить ее я хотел по-христиански. Подружился с соседями, давал им денег в долг, но, правда, наибольшие надежды возлагал на своих злых собак (тогда и впрямь у меня были злая сука и кобель), да и на свою славу заядлого драчуна. Сосед больше не осмеливался поносить отца, ссоры в основном вспыхивали внутри его семьи. Этому я уже не мог воспрепятствовать. Я упоминал где-то, что сюда часто наведывалась милиция, куда поступали жалобы от соседской жены, дочери или другого соседа. Сейчас положение в корне изменилось — сосед с возрастом понял, что эти баталии ни к чему путному не приводят. Воцарилась тишина, и сестра забыла о прошлом. Хотя я-то уверен, что, если бы я отсюда уехал, соседи снова начали бы портить ей жизнь, и уж тогда она поняла бы, почем фунт лиха.

Возможно, тут-то и уместна поговорка: если хочешь врага нажить, так дай денег в долг. Понятно, долг в шесть тысяч — это тебе не шутка. Если в сестре говорит лишь подсознательная злость, что надо возвращать нам деньги, можно надеяться, что она сменит гнев на милость, как только выплатит долг или я прощу ей его. (Осталась всего какая-то тысяча!) Но пока я не могу и подступиться к ней с таким предложением — она обиделась бы и подумала, что я просто хочу умаслить ее.

Держит она сердце на меня, быть может, еще из-за моего недавнего замечания, что нелишне бы сказать нам спасибо, коль мы присматриваем за ее ребенком, или хотя бы сообщать нам, когда она, приходя с работы, забирает его. Хорошо было бы точно определить время, когда он под нашим присмотром, а когда — под материнским. Не приведи бог, собьет ребенка машина — кто будет в ответе? Случись беда, люди всю жизнь терзаются вопросом, почему несчастье постигло именно их, а не кого-то другого. Конечно, беда может произойти и тогда, когда с ребенка глаз не спускаешь, но тут по крайней мере нет столь страшного ощущения вины или хотя бы оно не такое острое, всепожирающее.

Но проблемы проблемами, а я, несмотря ни на что, испытывал радость, что закончил работу.

Внимательно проглядев свою рукопись — в двух экземплярах, — я вложил ее в новенькую сумку и отправился на студию.