Разум и чувства

Она спала всё беспокойнее и беспокойнее. Элинор даже хотела разбудить ее, когда сестра вдруг заговорила о чем-то неразборчиво во сне и начала металась по кровати. Марианна сама проснулась от какого-то непонятного шума в доме, и, озираясь по сторонам с каким-то испугом спросила:

– Что, мама приехала?

– Пока нет, – ответила Элинор, понимая ее состояние и пытаясь уложить ее снова, – Но она будет здесь очень скоро, я надеюсь. Это все-таки неблизкий путь из Бартона, ты же знаешь.

– Но, ей не следует ехать через Лондон, – воскликнула Марианна в такой же спешной манере, – Я никогда не увижу ее больше, если она поедет через Лондон!

Элинор с тревогой поняла, что Марианна в бреду, и пощупала ее пульс. Он был слабый и учащенный, как никогда, а Марианна все еще говорила и говорила о матери… Тревога Элинор росла, и она решила тут же послать за мистером Харрисом и отправить письмо своей матери. Но первым делом она разбудила сиделку и, усадив ее у постели сестры, побежала в художественную гостиную, где в этот поздний час еще можно было застать полковника Брэндона.

Он сразу догадался, в чем дело, но всё же выслушал ее опасения, которые не смог опровергнуть. Через несколько минут полковник решение отправиться в Бартон и лично привезти миссис Дэшвуд. Элинор не стала сопротивляться и поблагодарила его со вздохом и, пока он будил слугу и отправлял его за мистером Харрисом, потребовала письменные принадлежности и быстро написала несколько строчек своей матери.

Каким надежным другом в трудную минуту оказался полковник Брэндон! Он был хорошим советчиком, чье мнение было чрезвычайно важно для нее, и чья поддержка была сейчас так необходима ей! Особенно, в преддверии того, что возможно могло произойти, его присутствие, его сдержанность и его помощь внушали ей надежду на благополучный исход.

Он, между тем, невзирая на то, что испытывал сам, действовал решительно и без промедления, и точно назвал час, когда вернется назад в Кливленд. Не было потеряно ни минуты. Лошадей подали даже раньше, чем ожидали. Уезжая, полковник Брэндон только слегка прижал ее руку к своей груди, нежно посмотрел в глаза, сказал ей тихо на ухо несколько слов и сел в экипаж. Была почти полночь, когда она вернулась к своей сестре в комнату дожидаться приезда аптекаря и наблюдать за ее состоянием весь остаток ночи. Это была ночь, полная страданий для обеих. Часы тянулись один за другим, наполненные бессонницей. Марианна была в беспамятстве и бредила, Элинор из последних сил успокаивала ее, а мистер Харрис всё не появлялся. Ее мрачные опасения, мелькнувшие раз, вдруг совершенно спокойно выразила вслух служанка, которая сидела рядом, сказав, что «девушка отдает Богу душу». Еще служанка предложила Элинор разбудить миссис Дженнингс и сообщить ей о тяжолом состоянии Марианны, но Элинор запретила ей делать это.

Марианна, тем временем, продолжала бредить, бессвязно сквозь забытье взывая к матери. И каждое упоминание сестрой матери Элинор воспринимала как укор себе, стыдила себя за бездействие последних дней и за то, что не восприняла болезнь Марианны всерьез. Ведь пока она беспечно ждала скорого выздоровления сестры, болезнь только усугублялась, и теперь Элинор с тоской представляла свою несчастную мать, которая возможно может приехать слишком поздно, чтобы увидеть свое дитя или застать ее в здравом рассудке.

На рассвете Элинор была готова уже послать заново за мистером Харрисом или, если он не сможет приехать, за кем-нибудь еще, когда аптекарь, наконец, появился, на часах пробило пять утра. Его заключение, как специалиста, все же несколько извинило его опоздание, хотя он признал, что не ожидал такого течения болезни. Он заявил, что ухудшение связано исключительно с побочным действием новых лекарств, которые он давал Марианне, что немного успокоило Элинор. Он обещал заехать еще раз, через три или четыре часа, и оставил двоих сестер, свою пациентку и ее сиделку успокоенными.

Наутро миссис Дженнингс, расстроившись, что ее не разбудили и не вызвали к Марианне ночью, с тревогой выслушала все, что произошло. Ее прошлые страхи опять вернулись, теперь не оставляя сомнений в том, что надежд на выздоровление Марианны нет. Хотя она и пыталась говорить спокойно с Элинор, ее сердце уже скорбело. Такое ранее увядание, возможная безвременная смерть юной и милой Марианны, могла потрясти кого угодно, но жалость миссис Дженнингс усиливалась еще и тем, что с Марианной они прожили душа в душу последние три месяца, что несчастная девушка еще не оправилась от любовной драмы, развернувшейся на глазах пожилой дамы. Она питала к ней почти материнские чувства, как и к Элинор, которая ей тоже была близка по духу, и страдания которой также были очевидны миссис Дженнингс. Что же касается их бедной матери, то когда миссис Дженнингс представляла себе, насколько Марианна близка своей матери, она невольно сравнивала их отношения с отношениями её самой и Шарлоттой, и это всегда вызывало в ее сердце новую волну сочувствия.