— Все это и заставляло нас предполагать, что самка по имени Мина, которую мы собирались ему дать, будет принята хорошо. И действительно, все так и было. Конечно, сначала Иван вел себя несколько боязливо, когда в бассейн, который он считал своим безраздельным владением, посадили еще одно животное. Он замер и некоторое время наблюдал за ней, однако его наблюдения, должно быть, его успокоили, потому что через несколько секунд он перешел, от крайней робости к самому необузданному ухаживанию. Участились ласки, прикосновения, укусы, и весь день брачный танец продолжался в каком-то невероятном темпе. Дельфины в основном совокупляются ночью или на рассвете, и мы никогда не узнаем, спарились ли Мина и Иван, но, когда наступил день, отношение нашего дельфина к своей подруге резко изменилось. Он не только уже не гонялся за ней, но самым решительным образом отвергал все ее ухаживания. Когда она подплывала к нему, он угрожающе лязгал челюстями. Потом он поворачивался к ней спиной и отплывал, сильно ударяя по воде хвостом. Мина принимала перед ним S-образную позу, но безуспешно, потому что, едва она хотела его приласкать, он начинал бить ее грудными плавниками и снова лязгал челюстями. Его отношение к бедной Мине не улучшилось и на другой день. Оно даже стало более враждебным и угрожающим. В момент, когда Мина упорно приставала к нему со своими ухаживаниями, он укусил ее за хвост, на этот раз по-настоящему, — после этого она уже боялась к нему подплывать. Когда стало ясно, что Иван не выносит общества Мины, профессор Севилла, боясь за ее жизнь, решил убрать дельфинку из этого бассейна и поместить в бассейн номер 2, где, кстати, она была сразу же принята самцом и двумя самками, которых мы там воспитываем.
— Так что же произошло? — спросил Си.
— Мы долго об этом спорили и все еще спорим, — ответила Арлетт, — но нам остается только строить разные предположения.
— Например?
— Прежде всего надо понять, что спаривание у дельфинов — акт трудный. Он требует от самки большого терпения и уступчивости. Предположим теперь, что Мина была неловкой, уплывала от него, когда следовало остановиться, и что попытки Ивана овладеть ею кончились неудачей. Из-за этого он мог испытать острое разочарование.
— И невзлюбить ее? — улыбаясь, спросил Фойл. — Она слишком долго кокетничала с ним, и он разозлился? Но это не объясняет, почему он не возобновил свои попытки на другой день.
— Я склонен думать, — заметил Си, — что раз этот опыт закончился неудачей, Иван навсегда утратил интерес к самкам.
— Дело не в этом, — улыбнулась Арлетт. — Быть может, Мина просто-напросто не та самка, которая нравится Ивану…
— По-моему, на этот раз, мисс Лафёй, вы преувеличиваете, — рассмеялся Фойл.
— Нисколько. В своих любовных привязанностях или антипатиях дельфины так же избирательны, как и мужчины.
Си раздавил окурок сигары в стоящей перед ним пепельнице.
— Значит, — спросил он, — можно было бы объяснить личной неприязнью Ивана тот факт, что Мина не пользовалась у него успехом?
— Это всего лишь гипотезы, разумеется.
— Так вы считаете, что терапия, которая должна была вынудить Ивана перейти от слова в фразе, не была неудачей? — скрывая иронию, допытывался он.
— Не понимаю, как можно утверждать, что она потерпела неудачу, — ответила Арлетт, и в ее голосе прозвучали решительные нотки. — Нельзя делать такой вывод на основании одного опыта.
— Вы хотите сказать, что Севилла намерен начать все сначала с другой самкой?
— Он мне этого не говорил, но думаю, что да.
Си встал, взял шляпу и с улыбкой сказал:
— Ну что же, он упорен.
— Так и надо, — убежденно сказала Арлетт. — «Успех — это ряд преодоленных неудач».
— А кому принадлежит этот прелестный афоризм, мисс Лафёй? — с кислой миной осведомился Си.
— Севилле, — вполголоса сообщил Боб Мэннинг.
Си, который уже размашисто шагал к двери, оглянулся через плечо и улыбнулся ему. Арлетт пристально посмотрела на Боба Мэннинга, а когда тот поравнялся с ней, схватила его за руку и злым шепотом спросила:
— Считаете себя хитрецом? Вы все время лебезили перед этим гнусным типом. Что это нашло на вас?
Голый, весь в поту, Си присел на кровати, два раза подряд провел руками по румяному лицу, словно хотел стереть с него усталость. «Черт побери, я просто валюсь с ног, до смерти хочу спать, кажется, я мог бы заснуть и без снотворного. Что за дурацкий рефлекс, черт возьми, какое мне до всего этого дело — принимать наркотики или нет? Они же нелепы, все эти мои ровесники, которые отказываются от табака, алкоголя, излишеств и начинают упражнять брюшной пресс. Ну и сволочи, что она им дает, эта их борьба со старостью? Рано или поздно они будут побеждены, будут умирать по кусочкам: легкое, печень, сердце, рак предстательной железы». Си хихикнул, он чувствовал себя переполненным какой-то беспредметной ненавистью, эта ненависть придавала его мыслям пылкость, силу, быстроту, которые были ему приятны.