Разушенный мальчик (ЛП)

— Как ты мог позволить этому случиться? Я думала, ты… я думала, ты мой гребаный дьявол, пришедший, чтобы осветить путь в ад. Я думала, что это… мы. Против гребаного мира. Но ты не играешь со мной честно. Ты не рядом со мной. Это потому что я… сломлена? Это потому что ты ненавидишь меня? Это потому, что ты считаешь меня отвратительной и…

Я беру ее подбородок в руку и рывком поднимаю ее голову, склоняясь над ней, наши губы соприкасаются.

— Я так не думаю. Я никогда, блядь, так не думал.

— Как ты мог позволить, чтобы с ним происходили такие вещи? Когда все это дерьмо происходило со мной, ты позволял этому происходить с ним! — она шлепает рукой по моей груди, снова и снова плача.

Но я думаю об этом. О Пэмми. О том, как она прикасается ко мне. Прижимается ко мне. Ее рот на мне, ее слова.

Я думаю о том, как она прошла через это. Лилит. Когда она была намного младше меня, и в течение многих лет после этого. Разные мужчины, разные семьи. Разные люди, которые должны были заботиться о ней, любить ее и защищать, а они лишь ломали ее. Ранили ее. Издевались над ней.

Сколько раз она хотела умереть?

Сколько раз она ненавидела себя?

Как глубоко проникла эта ненависть к себе, заражая ее вены? Отравляет ее разум? Ее гребаную душу?

А он…

Я хочу ненавидеть ее за то, что она любила его. За то, что воспитала его.

Моего сводного брата.

Я хочу ненавидеть ее так сильно.

— Скажи мне, почему ты это сделал. Почему ты оставил его там. Как ты мог, блядь, так с ним поступить?

— Сядь.

От холодных слов отца у меня по позвоночнику пробегает холодок, но я не сделал ничего плохого за долгое, долгое время — я все еще чувствую его кулак на своем лице в последний раз, поэтому я легко сажусь, проводя ладонями по своему поту.

Его голубые глаза смотрят на меня, пока он крутит на пальце кольцо с цифрой 6.

— Отец Офелии хотел спросить меня о некоторых интересных вещах сегодня днем.

Я напрягся, переместился на своем сиденье, стараясь не слишком ерзать под его взглядом.

— Я не видел О весь день, — честно говорю я ему. — И Кейн хочет, чтобы мы все встретились с ним на стрипе, так что…

— Не перебивай меня.

Я закрываю рот, сжимаю челюсть, но стараюсь не показывать никаких внешних признаков гнева.

Мой отец вздыхает, откидываясь назад в кожаном кресле за своим столом. В Санктуме темно, как и всегда, пахнет ладаном, который так любит Пэмми, и у меня сводит живот при мысли об этом.

— Ее отец хотел знать, почему мы не открыли этот центр, — он произносит это слово с рычанием, — для общества, — ещё одно рычание.

Мое горло сжимается, но я продолжаю смотреть на него, ожидая своего шанса заговорить. Чертова Офелия. Я рассказал ей о Санктуме, когда она продолжала донимать меня вопросами, куда я, блядь, хожу по воскресеньям. Я трахнул ее сразу после этого и думал, что это заставит ее забыть. Видимо, нет.

— Ее отец не должен даже знать об этом месте, Люцифер. Ты это понимаешь? — я изо всех сил стараюсь, чтобы в моем голосе не было сарказма, мои ноги подпрыгивают, когда я сжимаю руки в кулаки на своих бедрах. — Папа, да ладно, это большая церковь. Там есть шпиль и все такое, — я заставляю себя рассмеяться, но он не выглядит ни капельки забавным. Я пожимаю плечами. — Я ничего ей не говорил…