Разушенный мальчик (ЛП)

Я улыбаюсь ему и приближаюсь через фойе, пустое, если не считать нас и мертвого, мать его, тела. Но даже несмотря на пустоту, весь этот дом — святыня разврата. Я знаю, чем они здесь занимались. Здесь пахнет марихуаной и алкоголем, мои ноздри раздуваются, сердце сильно колотится в груди. Это, и секс. И не только от меня.

Кто еще трахал ее?

Но я блокирую все это.

Я блокирую все это, потому что прямо сейчас? Есть только я и он. И я давно, очень давно хотел заполучить его в свои руки.

Его челюсть сжимается, когда я подхожу к нему, и он поднимает подбородок, его глаза пристально смотрят на меня, пока не переходят на бандану на моем горле.

У него нет оружия, нож Сид воткнут в грудь Мэддокса, а пистолет находится в другом конце комнаты.

Он мог бы спрятать что-то в карманах своих шорт, но, учитывая, что на нем нет футболки, я могу многое увидеть. Гораздо больше, чем мне хотелось бы видеть, правда, но это только сделает способы, которыми я сломаю его, еще более приятными.

— Это мило, Джей, — говорит он, наклоняя голову, когда я останавливаюсь в нескольких футах от него, сгибая пальцы вокруг ножа. Он в моей твердой руке, но, возможно, мне придется поменять его местами. Я не против, если убийство его будет грязным.

Собственно, на это я и рассчитываю.

Он делает жест указательным пальцем в мою сторону, указывая на бандану.

— Это моя жена тебе купила?

Я вдыхаю. Выдыхаю. Считаю до трех. Я еще не готов убить его. Сначала я хочу поиграть с ним.

— Она хочет, чтобы ты почувствовал себя частью этого? — дразнит он меня, и на этот раз подходит ближе.

Сид выкрикивает его имя, но не двигается. Как будто она знает, что нам это нужно. Как будто она знает, что я должен убить его на хрен.

Ярость захлестывает меня, челюсть сводит, зрение почти расплывается, но я заставляю себя сосредоточиться на нем. Заставляю себя не позволить ему проникнуть под мою кожу. Не раньше, чем я буду готов залезть под его шкуру.

— Или она просто хочет, чтобы ты был больше похож на меня? Как брат, который ее обрюхатил?

— Люцифер! — Сид шипит, ее голос сердится от моего имени.

Прекрасно.

Я сжимаю свою нетвердую руку в кулак, но все еще жду. Жду, пока он подойдет ближе. Жду, пока я смогу добраться до его чертовой яремной вены, как он добирается до моей с каждым своим словом.

Я ненавижу тот факт, что я делюсь с ним чем-то. Ненавижу, что он обрюхатил мою сестру. Я ненавижу, что у меня с ним общий отец, даже если Лазар мертв.

Он позволил мне тоже гнить в этой клетке.

И вот так, стоя здесь, посреди хаоса, когда я должен убить его за нее, Люцифера Маликова, моего сводного брата, в дюймах от моего лица, я снова там.

У меня болит спина.

Все болит.

В животе пустота, постоянная боль, которую не заглушают хлеб и вино, которые мне приносят.

Я подтягиваю колени к груди, обхватываю руками голени, дрожа, и упираюсь головой в колени.

Здесь темно. Так темно, что я не вижу своего тела, но чувствую боль в каждом его дюйме. Они не бьют меня здесь. Они не причиняют мне боль таким образом.

Они просто… оставляют меня.

Я думаю о своей матери. Синяки вокруг ее лица. Мужчины, которые приходили, чтобы использовать ее. Угрожать ей. Пугали ее.

Я думаю о том, как присматривал за Сид. Запирал ее в своей комнате, даже когда она кричала, звала нашу мать. Даже когда она пыталась причинить мне боль, чтобы вырваться. Даже когда мне пришлось набить ей лицо подушкой, чтобы заглушить ее крики. Потому что я знал… я знал, что они придут за ней.

Мы сели в один самолет.

Мы отправились в разные жизни.

Она умоляла меня, в том кабинете, где нас разлучили, перед тем, как я очнулся здесь, в этом аду.

Мое сердце болит, когда я думаю о ней. О том, где она. Если она здесь.

Годами я жил здесь, под этой крышей. Смотрел, как моих старших сестер кормят, заботятся и любят, а я… был никем.

Меньше, чем никем.