Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии

Никола Джентиле показал мне два любопытнейших старинных документа на полуистлевшей бумаге. Один — тайный устав мафии, другой — описание ритуала приема нового члена в «онората сочиета» (в «почтенное общество») и текст его клятвы. Старый мафиозо не разрешил их сфотографировать или хотя бы переписать их текст дословно. «Ты сделаешь это потом», — строго сказал он. Привожу эти документы так, как записал потом в своем журналистском блокноте.

Итак, вот что написано в уставе:

— безотказно помогать друг другу в осуществлении кровавой мести за оскорбление любого члена братства;

— не жалеть ничего для освобождения любого брата, попавшего в руки правосудия, используя лжесвидетелей, подкуп полицейских и судей;

— справедливо распределять между братьями по решению главы семьи все, что заработано и получено в виде любых ценностей законными и незаконными путями;

— быть верными данной клятве и сохранять все секреты семьи, помня, что любое отступление от законов братства будет караться неизбежной смертью в течение двадцати четырех часов.

А вот как обставлялся ритуал приема нового брата в члены семьи. Сделав ножом надрез на своей правой руке и сжигая над свечой клочок бумаги с нарисованными на нем черепом и перекрещенными костями, кандидат в «братья» говорил: «Клянусь своей честью быть верным братству, так же как и братство будет верным мне. Как превращается в пепел это изображение и уходят безвозвратно капли моей крови, так и я обязуюсь отдать всю мою кровь братству. Как не может пепел вновь превратиться в бумагу, так и я не смогу никогда выйти из рядов братства…»

Мои встречи с Никола Джентиле, уже без Феличе Килан-ти, стали более или менее регулярными. Скорее, конечно, «менее», чем «более», ибо часто появляться в Палермо я не мог. Но тем не менее «Дед» (такой псевдоним мы ему придумали в разведке) Никола проникся ко мне большой симпатией, особенно после того, как я подарил ему старинную русскую икону для коллекции, так сказать…

На одной из встреч между нами состоялся такой вот странный разговор, который начал сам Джентиле.

— Ты работаешь только на газету, сын мой?

— Разумеется, коммендаторе (я даже глазом не моргнул — врать, смело глядя в глаза собеседнику, меня научили еще в разведшколе). Ни на что другое у меня просто не хватает времени.

— Предположим. Хотя очень жаль, ибо мог бы сообщить тебе много интересного не для газеты. Понимаешь, сын мой, я очень не люблю американцев, ибо они все время мешали нам в бизнесе, в нашем бизнесе. А теперь вот все настойчивее и настойчивее лезут во внутренние дела Италии, как и в ваши тоже, между прочим… Ты знаешь, почему у нас так часто меняются правительства?

— Из-за политической неустойчивости, — ответствовал я простодушно. Никола саркастически улыбнулся.

— На первый взгляд, да. Да, это так. Действительно, где еще в Европе найдешь столь многоцветную радугу, как в нашем итальянском парламенте? Взгляни на этот амфитеатр, где слева направо восседают посланцы всех возможных в наше время политических партий, и станет ясно, что ни один расклад в этом пасьянсе не может быть прочным. Даже малочисленные, хотя и крикливые республиканцы, которых мы называем призраками, и те в любой момент могут вызвать правительственный кризис, положив или не положив на чашу политических весов свою микроскопическую гирьку голосов. А социалисты с их метаниями слева направо в поисках свободных министерских кресел? А все эти бесконечные комбинации различных центров? Левых, правых, левоправых и право-левых? Тебе никогда не казалось, что эта политическая чехарда напоминает плохой водевиль?

— Нет. Скорее, трагедию. Политическая неустойчивость породила экономическую неразбериху, открыла шлюзы терроризму, развязала руки неофашистам…

— Все это верно, но не в этом дело. Не смена кабинетов создает политическую неустойчивость, а жонглирование этой неустойчивостью меняет правительства… Когда это необходимо по тем или иным соображениям, разумеется.

— Вы хотите сказать, что «неустойчивость» управляема? Но кем?

Сарказм Джентиле достиг предела:

— Правительством. Только не теми болтунами из сменяющих друг друга многопартийных коалиций, а настоящим правительством, тем, которое иногда называют «теневым кабинетом». Оно было, есть и будет.

— Простите, это мафия?

— Мафия? Нет. Мы этими играми занимаемся весьма редко. Ты никогда не слыхал, сын мой, о масонах?

— Слыхал, вернее читал. Франкомасонство, или «вольные каменщики», как они себя величали.

— Так вот, моей страной с 1945 года правят эти «вольные каменщики», или, если хочешь, тот самый «теневой кабинет», на который иногда намекает наша всезнающая печать…

Не скрою, тогда я был поражен откровением старого мафиозо. Верить в то, что он говорил, было нелегко, сомневаться в его словах — в общем-то тоже. При всем своем политическом цинизме человеком он был знающим и не бросающим слова на ветер…

— Но простите, коммендаторе, то, что вы говорите о «теневом кабинете», больше напоминает водевиль, чем чехарда со сменой кабинетов.