Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки

Теперь я впервые заметил у Канариса признаки внутренней усталости. Он был истощен непрекращающимся внутренним конфликтом. Ледяная тактика Гейдриха в последние месяцы начала давать свои результаты. Он чувствовал себя неуютно, был беспокойным и, как я думал, испытывал нечто похожее на физический страх перед Гейдрихом. Его пессимизм в отношении военной ситуации все нарастал. Он неоднократно говорил мне: «Разве мы не повторяли много раз, что все в России пойдет не так, как представляли себе фюрер и его советники? Но они даже не хотят больше слушать правду. Знаю, я гораздо старше вас, но, пожалуйста, давайте держаться вместе. Если те, кто у власти, заметят, что мы оба придерживаемся одного и того же мнения, то, возможно, они обратят на это какое-то внимание. Я настаиваю на возвращении рабочих отношений с Гейдрихом. Так дальше не может продолжаться».

Наконец состоялось обсуждение между Гейдрихом и Канарисом, которое они оба попросили меня организовать. Он со всем соглашался, и на май 1942 г. была назначена совместная встреча в Праге представителей двух разведслужб. Должно было быть принято рабочее соглашение — так называемые «десять заповедей» в их заново сформулированной версии.

После этой дискуссии Канарис признал, что козни Гейдриха раньше сильно расстраивали его. И хотя на настоящий момент решение было найдено, он не мог избавиться, как он смиренно сказал, от чувства, что Гейдрих снова нападет на него. Заключенная договоренность давала не более чем передышку. У меня было такое чувство, что Канарис прав. Я убежден, что, если бы Гейдрих остался жив, Канарису пришлось бы уйти со сцены в 1942 г., я полагаю, не столько из-за его заговорщической деятельности — по причинам, известным лучше всего ему самому, Гейдрих всегда держал их на заднем плане, — сколько из-за несостоятельности военной разведки — абвера.

Канарис все это чувствовал, но почти с восточным фатализмом не делал никаких попыток сопротивляться. Он верил в предопределенную ему судьбу и позволял себе и своему ведомству плыть по течению. Полный ложных надежд, он пренебрегал своими собственными обязанностями и беспокойно ездил из одной страны в другую и с одного участка фронта на другой. Время от времени он предпринимал реальные попытки создать далекоидущий заговор, но в решающий момент отступал. Он был терзаем тревогой за исход войны и спутанность своих собственных планов.

Для меня ситуация была трудной и с человеческой точки зрения, и с точки зрения моей работы. Я не принимал во внимание борьбу за власть или тактику двух непримиримых противников, но вполне трезво оценивал очевидные факты, и здесь Канарис проявлял себя очень плохо. Он раздул свое ведомство, без разбора зачислял на службу как серьезных работников, так и сомнительный сброд; делал слабые попытки проводить реформы, а затем позволял им сойти на нет. Для меня все его ведомство вызывало кошмарную подавленность, потому что как должна была развиваться общая ситуация, если в этом важном секторе военной разведки не велась никакая эффективная работа? Как мы должны были достигнуть положения, позволяющего оказывать влияние на руководителей, и в случае необходимости менять направление их политики?

Это был 1942 г., который для меня стал кульминацией, как в классической драме. (Год 1943 был предпоследней паузой, а 1944 и 1945 — трагической развязкой.) Я откровенно объяснял этот ход мыслей своим коллегам в многочисленных беседах, чтобы подвигнуть их на максимальные усилия. Я хотел, чтобы они отчетливо понимали, что в противном случае мы не достигнем целей, поставленных для нашей работы. Наша информация и данные должны были быть такими полными и настолько хорошо обоснованными, чтобы у нас была возможность убедить наших лидеров в необходимости альтернативного решения — заключения компромиссного мира.