Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки

В середине 1943 г. преданный сторонник Канариса Кейтель попытался прийти ему на помощь и организовал игру «музыкальные стулья» в департаментах под руководством Канариса. Он сказал Гитлеру, что принял эти меры как начальник OKW. Свежий ветер должен был задуть на подведомственной Канарису службе, и были назначены новые начальники всех департаментов. Но эта последняя попытка была тщетной, потому что к 1944 г. личные и профессиональные неудачи Канариса настолько обличали его в глазах Гитлера, что он был освобожден от занимаемой должности. Официальной причиной стало то, что ведение войны на тот момент требовало создания объединенной разведывательной службы Германии.

Неизбежное падение Канариса произошло в воскресный день в начале августа 1944 г. Я работал в здании военной разведки с несколькими другими сотрудниками, когда мне позвонил группенфюрер СС Мюллер. Он и его шеф Кальтенбруннер получили задание провести расследование заговора от 20 июля. (Оба они питали в мой адрес подозрения и со всей хитростью пытались изобличить меня.) Резким тоном Мюллер приказал мне ехать домой к Канарису и уведомить его о том, что тот находится под арестом — это был неофициальный приказ Кальтенбруннера. Я должен был отвезти Канариса в Фюрстенберг в Мекленбурге и не возвращаться с ним в Берлин, пока все не прояснится.

Я сказал, что я не офицер-исполнитель и не собираюсь выполнять такое задание, которое мне крайне неприятно. «Более того, — сказал я, — я немедленно позвоню Гиммлеру. Это навязывание!»

«Вы знаете, — сказал Мюллер, — что Кальтенбруннер был поставлен ответственным за расследование событий 20 июля, а не Гиммлер! Если вы откажетесь выполнять приказ, который я повторяю вам, вы пострадаете от последствий».

Я сразу же понял, какую игру они ведут. Если я откажусь повиноваться, у них появится отличный повод действовать против меня. В своей безмерной ненависти ко мне Мюллер и Кальтенбруннер уже пытались в 1943 г. объявить меня британским шпионом в связи с делом адвоката Лангбена, и поэтому я должен был быть настороже. Не говоря ни слова Мюллеру, я повесил трубку. Обдумав свои действия, я наконец решил подчиниться. Я также подумал, что в этой непростой ситуации я смогу быть чем-то полезным Канарису. Я сообщил гауптштурмфюреру СС барону фон Фёлькерзаму о сложившейся ситуации и приказал ему сопровождать меня. Барон отличился в десантных операциях в Бельгии в 1940 г. и на Кавказе в 1943-м, а также раньше был в подчинении у Канариса.

Я поехал к дому Канариса на Берлин-Шлахтензее, и он сам мне открыл дверь. В гостиной находились барон Каулбарс и родственник адмирала Эрвин Дельбрюк. Канарис попросил их обоих выйти. Барон фон Фёлькерзам был достаточно осторожен и остался ждать в холле, так что мы с Канарисом остались вдвоем. Канарис был очень спокоен. Его первыми словами, адресованными мне, были: «Я почему-то чувствовал, что это будете вы. Пожалуйста, скажите мне прежде всего, нашли они что-нибудь, написанное этим болваном полковником Хансеном?» (Этот офицер был вовлечен в события 20 июля.)

Я честно ответил: «Да, записную книжку, в которой среди всего прочего был список тех, кого должны были убить. Но там не было ничего написано о вас или вашем участии».

«Эти дурни из Генерального штаба жить не могут без своей писанины», — ответил Канарис.

Я объяснил ему ситуацию и рассказал ему о своем задании. «Плохо, — сказал он, — что мы должны проститься таким образом. Но (и здесь он сделал усилие, чтобы сбросить свои мрачные предчувствия) мы это преодолеем. Вы должны честно пообещать мне, что в течение следующих трех дней вы устроите мне личную встречу с Гиммлером. Все другие — Кальтенбруннер и Мюллер — всего лишь грязные мясники, жаждущие моей крови».

Я пообещал сделать так, как он просил, и затем сказал совершенно официальным тоном: «Если господин адмирал желает отдать другие распоряжения, тогда я прошу его рассчитывать на меня. Я буду ждать в этой комнате еще час, и за это время вы можете делать все, что пожелаете. В своем отчете я напишу, что вы пошли в спальню, чтобы переодеться».

Он сразу же понял, что я имел в виду. «Нет, дорогой Шелленберг, — сказал он, — о побеге не может идти и речи. И я не собираюсь совершать самоубийство. Я уверен в своей правоте и верю в ваше обещание».

Мы с ним спокойно обсудили, стоит ли ему надевать свою военную форму, какие вещи взять с собой и другие мелочи. Потом он поднялся наверх. Вернулся он спустя около получаса умытый и переодетый, с вещами, уложенными в саквояж. Он все качал головой и говорил: «Эти дьяволы — им нужно было и вас втянуть во все это! Будьте настороже — мне давно уже известно, что они и за вами тоже охотятся. Когда я буду разговаривать с Гиммлером, я расскажу ему и о вашем деле. — Он обнял меня со слезами на глазах и сказал: — Ладно, пойдемте».