Развиртуализация. Часть первая

Когда часовой возвращался в окоп, по его глазам Гриша читал терапевтический эффект живодерства. Сегодня валлийцу не страшен ни черт, ни бог. Хранитель рыбы зубами будет рвать любого суонси, будет сражаться, пока его не пристрелят как бешеную собаку.

Кутялкин последний раз смотрел в бинокль – там у Кембрийских предгорий[96], за пределами досягаемости выстрела М–16, он до следующей встречи оставлял загадочную территорию вне конфликта Фишгарда и Суонси. До следующей встречи, до следующего воспоминания о будущем.

Каким бы мерзким ни был тот кусочек земли, какой бы зыбкой его реальность, какой бы скупой ни оставалась вера Гриши добраться до него – только существование большой заснеженной земли впереди сдерживало Кутялкина от окончательного погружения в местное кровавое взаимоистребление.

 

«Декларация свободных» – масштабное распространение листовок о препятствиях мирному развитию FDZ

Кутялкин, Кох и Мика ужинали консервами на своем любимом месте в гавани. Узенькую косу пляжа покрывали воронки. Трудно представить, что еще одна мина втиснется сюда – за спиной у русской бригады чернел десяток ям.

Весь город был изъеден ими, словно кто–то сверху очень долго тыкал в Фишгард шилом – тем более удивительно, что половина населения числилась живым.

– После хранилища у меня совершенно шизофреническое отношение к пище. Большую часть времени я уверен – счастье в еде, и со священным трепетом поглощаю местные консервы и виски, – в подтверждении сказанного Гриша с мечтательным выражением на лице зачерпнул ложкой тушенку. – Но иногда чувствую – вместо мяса к зубам оскоминой прилипает мокрая холодная лапша. Неважно, что во рту. Главное – полное отсутствие вкуса. Все пережевываемое – просто напоминание о том, что вся еда – тлен. Тело – тлен, мысли во мне – тлен. Отличие моей нынешней жизни от кошмара, произошедшего в хранилище, несущественны.

– Член – тлен – плен – Гуимплен, – засмеялась Кох, основательно накидавшаяся горячительным. – Всё потому, суслик, что неважно, куда нас забросит, и как мы будем питаться – мы навсегда останемся в хранилище, – Наталия всмотрелась в спокойное лицо Мики, бросила в волны последний камень и пошла спать.

Ни Кутялкин, ни Кох не рассказывали Мике о Бодлианской библиотеке. Они прекрасно понимали, что никогда и ни с кем не поделятся пережитым в крепких каменных объятиях 10Z.

Кох повернулась, попробовала приободрить своих мужчин:

– Служу уэльскому народу!

– Любишь ее? – спросил Мика, как только Наталия скрылась в рощице.

– Нет. Немного. Не знаю.

– Можно она достанется мне?

Гриша пожал плечами:

– Мы можем решить, что угодно. Не факт, что Кох согласится.

– Я не понял – ты ответил «да»?

– Попробуй, – Гриша вспомнил о многочисленных «никому никогда» обещаниях Кох. – Допустим, ты заберешь ее. Вдруг что–то изменится? Например, женщины перестанут любить Галустяна?

– С Кох ничего не изменится. Такую женщину берут один раз и навсегда.

Гришу покоробило плотоядное выражение лица Мики. Плясавшие на нем отблески костра делали его похожим на морду пещерного человека. Таким как его рисуют, «пардон, рисовали» в учебниках истории.

– На всякий случай имей в виду, – не удержался и съязвил Кутялкин. – Мы срослись с Кох. Когда будешь трахать ее, в этом будет что–то гомосексуальное.

– Вах, брат. Не пытайся оскорбить меня. Я чеченец. Если я буду иметь женщину, то буду иметь только женщину, а не то, что у нее в голове. И не ту фигню, которую она сама или кто–то другой напридумывал о ней. Спасибо, брат. Ты сам не понимаешь, кого мне уступил.

Когда Гриша вернулся в барак, там дрыхли только неизменные соседи–валлийцы. Кутялкин шестым чувством нашел щель в обшивке барака, выглянул наружу и увидел Мику и Наташу – под светом луны, затеняющим острые углы, на расстоянии десяти метров, не больше.

Мика прислонил девушку к дереву и царил над ней – именно так одним словом выглядело то, что он с ней делал. Он вел бой, шел на таран, скакал через пустыню, вбивал гвозди, жарил, извивался в шаманском танце. Кох из последних сил удерживалась за кору.

Девушка четко угадала, куда повернуть голову. Она не могла видеть Гришу, но она его видела.

В этот момент Кутялкину больше всего захотелось, чтобы очередная мина разрушила кентавра в десяти метрах от него. Гриша не возражал бы, если взрывная волна накрыла и домик, в котором он прятался.

 

Жертвоприношения – свыше ста человек совершили акт самосожжения у ворот базы НАТО в Приштине

– Кутялкин. Григорий Александрович! – Гриша не сразу решил, чему удивляться – тому, что Кох встала первой или тому, как вежливо именует его и легко–легко тормошит ладошкой. Не тыкает ботинком в бок, не вопит, не сквернословит.