Развиртуализация. Часть первая

Поэтому «мы гоним к чертям собачьим этих детей. Ваше право сделать им коридор или поступить так, как велит вам ваше «сгнившее сердце» – сожрать сирот, устроить funny fuck fucking waifs, развлечься как–нибудь иначе.

«Можете их просто укокошить – это станет дополнительным стимулом для нас содрать ваши шкуры, когда вы пойдете на штурм – в том случае, если проебете мозги до такой степени, чтобы штурмовать Фишгард».

В подпитии доктор Эбрилл был очень красноречив. Он цедил слова через затяжку, прихлебывая виски. Наталия присутствовала на финальных переговорах. Она верила доктору Эбриллу, даже зная о том, что он говорит лишь ничтожную часть правды.

По его словам, интонациям, паузам чувствовалось – валлийцу ничего не стоит выйти на улицу и открыть беспорядочный огонь по fucking waifs. Он не делает этого не из–за какой–то особой жалости. Просто ему лень и неохота отвлекаться от своих любимых fucking sigarret и fucking wiski.

 

Эпидемия в Польше. Дезинтеграция Свободной демилитаризованной зоны.

Детям было плохо. Дети боялись. Они догадывались, что их собрали здесь не конфеты трескать. Грязные заморыши сбились в кучу, всхлипывали, суетились, тревожно крутили головами.

«Как в этом благополучном городе за два месяца окопалось столько ободранцев?».

– Ты кого мне привел?! – орала Кох. Такой взвинченной Гриша ее никогда не видел. Даже в хранилище. – Вчера познакомились с нормальными девчатами–пацанятами, а сегодня воющая толпа соплюх.

– Вчера пять-шесть нормальных всего и было, – оправдывался Мика. – Оуэн, Дэй и еще парочка. Остальные пониже мастью.

Последние приготовления к операции проводили в жиденькой рощице среди колючек, буков и плотного октябрьского тумана. За деревьями виднелись траншеи – третья, последняя линия обороны Фишгарда. В белой дымке тонули игрушечные уэльские холмы – «вечнозеленые могилы великанов» как их называл Мика.

«Ты не знал? Уэльс – последнее прибежище тупых бесполезных праздных сентиментальных здоровяков типа Шрека. Они все здесь и похоронены. Их свозят сюда со всего мира. Амиго, они ждут, когда ты подхоронишься к ним[99]».

Кутялкин, все еще оглушенный вереницей кощунств, совершенных русской бригадой в течение предыдущих двух суток, мялся в стороне от Мики и Кох. Те по одному выхватывали детей из толпы, давали конфету и вешали им под потрепанную одежду – куртки, кофты, жилеты, в основном пыльные, дырявые лохмотья, что–то вроде короткого укороченного фартука. Мика вынес «одежду поворят» из местного ресторана. Несмотря на то, что этот прикид наверняка носили исключительно гномы, пришлось срезать половину подола.

В передний нагрудный карман фартука пристегивали что–то вроде наполовину использованного рулона туалетной бумаги с торчащими сверху проводками детонатора. В сердцевине рулона прятался IMX–101. Изолентой к взрывчатке были примотаны гайки – «одна убивает лошадь, две слона, три – даже самого неуловимого долбоеба» – вновь топорный чеченский фольклор в исполнении Мики.

Хвостики детонатора закрывали крышечки от какой–то косметики, чтобы дети ненароком не выдернули провода.

«Интересно, какие слова он находит, чтобы успокоить каждого из этих несчастных?», – без интереса подумал Кутялкин лишь бы хоть что–то подумать. Мика садился на корточки перед детьми, поглаживал, бубнил что–то умиротворенным голосом. – «Что он говорит? Потерпи, дружок? Не прикасайся к этой штуковине, она может бабахнуть? Походи немножко за этой тетей, потом мы тебя накормим?»

Детей собрали не сто, а около шести десятков. Даже этого было достаточно, чтобы отправить к праотцам целую дивизию псов или разрушить до основания аэропорт Хитроу, из которого Гриша никогда не вылетит домой.

Кутялкин собственноручно снарядил две бомбы. Двенадцать сделал стахановец Евлоев. Другие боезаряды были собраны чеченцем раньше, в унылые осенние вечера, когда суонси смешивали с землей его мечты о мирном небе над головой.

Последнюю ночь Мика ковырялся с дистанционниками. Он притащил из местного автосалона коробку с электронными платами от автосигнализации и приспособил под ПДУ[100] брелки управления сигнализацией на автомобиле.

Гриша слышал, как он бормочет самому себе: «очень удобно – нажимаешь кнопочку… пи–пип и уже через секунду разговариваешь с Аллахом».

– Милая, ПДУ разные. Видишь, здесь две кнопки, здесь пять, здесь кнопочка в виде сердечка. Не спутай – у тебя будет чертова дюжина этих брелков, – инструктировал чеченец под утро. И Мика, и Наталия не спали всю ночь. Кутялкин подглядывал за этим. – Нажимать надо красные, иначе придеться общаться с неприятными валлийскими говнюками».

Такой красивой и одухотворенной он давно не видел Наталию Кох. Наверное, когда идешь умирать или убивать, все наносное уходит с лица.

«Сколько самоубийц Мика вооружил для акций на российских объектах? Чтоб он тысячу раз сдох в мучениях!», – но сердится на Евлоева по–настоящему Кутялкин не мог. Чувства атрофировались до полной отрешенности.