Развитие личности

Иными словами, он исполнен некой великой идеей (разрастание внешнего контура), разрывает путы сковавших его отношений и условностей (аннигиляция среднего контура и ослабление я-отождествленных ролей), он призывает следовать за собой; другие же, которых нет, но которым с необходимостью следует возникнуть, должны лишь подобострастно внимать этим откровениям. С такими словами Ф. Ницше обращается к виртуальному последователю: «Ты стал выше их, но чем выше ты поднимаешься, тем меньшим ты являешься в глазах зависти. Больше же всего ненавидят парящего. „Каким образом вы хотели быть ко мне справедливыми! – должен говорить ты, – вашу несправедливость я избираю как предназначенный мне удел!“ Несправедливостью и грязью забрасывают они одинокого: но, брат мой, если ты хочешь быть звездой, ты все-таки должен светить им!»[214] И следуют за Заратустрой многие, «называвшие себя его учениками»…

Однако надеждам Ф. Ницше не суждено сбыться. Следовать за ним не собирается даже его издатель, который в течение года тянет с публикацией первой части книги, когда же наконец она выходит в свет, то ни публика, ни критика не обращают на нее никакого внимания. «Он был уверен, – пишет Д. Галеви, – что взволнует весь литературный мир Европы, что он найдет наконец читателей, найдет – не себе, такому слабому, а столь сильному Заратустре – учеников и даже, может быть последователей».[215] В письме Петеру Гасту Ницше пишет: «У меня есть проект на это лето, найти где-нибудь в лесу старинный замок, где прежде бенедиктинские монахи предавались размышлениям, и наполнить его друзьями, избранными людьми».[216] Такие порывы – сообщить другим о своем величии и прозрениях, облагодетельствовать их – до крайности свойственны личности первого этапа ПЗМ.

Однако Ф. Ницше позабыл, что, будучи в плену своего психологического солипсизма, он избрал себе в друзья – труп. Его непреднамеренные пророчества, в отличие от специально заявленных, начинают оправдываться, и философа словно волной накрывает тяжелейший психологический кризис, который идентичен этапу ПЗМ уровня ПЗМ развития личности. «Охваченный воспоминаниями и внезапным одиночеством, – пишет Д. Галеви, – унесенный властным наплывом вдохновения, он в десять дней написал вторую часть своего произведения. Оно полно горечи. Ницше не мог побороть той злобы, приближение которой он чувствовал зимой, он не мог больше сочетать силу и мягкость. […] Это (Заратустра. – А.К., А.А.) уже не тот герой, которого Ф. Ницше создал существом, стоящим выше всего человечества; это отчаявшийся человек, это, наконец, сам Ницше, слишком слабый для того, чтобы выражать что-либо иное, кроме своего раздражения и слабости».[217]

Весь его мир рушится, все прежние новые устои оказываются несостоятельными, прежние новые ценности обесценены. «О вы, образы и видения моей юности! – пишет Ф. Ницше во второй части „Заратустры“. – О вы, взоры любви, божественные мгновения! Как быстро умерли вы для меня! Я думаю о вас сегодня как о своих умерших. От вас, мои дорогие покойники, идет ко мне сладкий аромат, расширяющий сердце и разрешающий слезы. Поистине он трогает сердце одинокому пловцу. Я все еще самый богатый и самый завидный; я самый одинокий!»[218] Одиночество, большее, нежели простое непонимание со стороны других, одиночество, большее, чем просто быть одному, – вот что снедает Ф. Ницше и сквозит в каждой строке второй части «Заратустры». «И когда глаз мой обращается от настоящего к бывшему, – пишет Ф. Ницше, – он видит все то же: обломки и обрывки людей и страшные происшествия – но ни одного человека!»[219]

Теперь нам следует временно отвлечься от текста «Так говорил Заратустра» и ответить на один вопрос. Он может показаться по меньшей мере странным, однако же, несмотря на всю свою длительную историю, он не только не получил еще удовлетворительного ответа, но и более того: до сих должным образом не осмыслен и, что, может быть, самое существенное, не ясна его роль, его функция, его задача. А вопрос этот и по форме, и по содержанию вполне банален: чем отличается человек от животного? За внешней ясностью очевидного ответа, казалось бы не нуждающегося ни в каких дополнительных комментариях, обнаруживается абсолютная, непроглядная тьма.

Прежде всего мы должны были бы определить, что есть животное, а уж затем обращаться к указанному вопросу. И что же выясняется? Оказывается, если рассматривать животное не как набор содержательных по сути признаков, а как систему, структуру, модель, если будет угодно, то никаких принципиальных отличий человека у такой структуры (модели, системы) не обнаруживается. А если согласиться с толкованием «личности», которое предлагается П. Костой и Р. Мак-Креем (создателями личностного опросника НЭО), имеющими ныне фактическую «монополию» на использование этого понятия в США, то такая «личность» с определенными, однако, незначительными оговорками обнаруживается и у обезьян, да и у множества других более или менее высоко развитых млекопитающих.