Развод. Вспомни, как мы любили

— А ну, не брыкайся! — я крепко обхватываю руками тощую Лизу. — Совсем ополоумели! Ночью к бабушке! Точно ремня не хватает!

С трудом под крики втаскиваем истерящих девочек в дом. Лиза пытается меня укусить, но я ее опережаю и кусаю сквозь куртку в плечо.

Не сильно и лишь для эффекта неожиданности, а затем зло рычу. Она замирает, замолкает, и Виктор, прижимая к себе Дашу и Надю, разворачивается к нам.

Несколько секунд немой сцены и недоумения, и Лиза вырывается и верещит:

— Ты еще и кусаешься?!

— Снимай ремень! — рявкаю на Виктора. — Они меня довели! Двух запри, — перевожу взгляд на раскрасневшуюся Лизу, которая зло поправляет шапку на голове. — По одной буду пороть! Я с вами, как со взрослыми, пытаюсь разговаривать, а вы ножками топаете, ручками машете, кричите… Так не пойдет, мои дорогие. Пусть папа у нас будет хорошим полицейским, а я буду плохим! — вновь смотрю на Виктора. — Ремень!

Но до Виктора, похоже, не доходят мои слова.

Может, сам испугался, что я и его отстегаю ремнем, то ли после Ларисы не отошел с ее вонючими духами.

— Это насилие! — взвизгивает Лиза.

И я кидаюсь к шкафу, раскрываю его и рывком вытаскиваю из него сумку. Отстегиваю ремешок.

Виктор выпускает Дашу и Надю из захвата, отступает в сторону, и наших дочери бегут на второй этаж под мой рявк:

— Выстроились в очередь!

Для убеждения в своих серьезных намерениях я бью ремешком по перилам. Девочки взвизгивают, спотыкаются и скрываются на втором этаже.

Виктор следует за ними:

— У вас две минуты, чтобы оказаться в кроватях!

Отбрасываю ремешок и шагаю в гостиную. Падаю в кресло, уронив руки на подлокотник.

Не так страшен развод, как дети после него.

— Ты был у своей шлюхи, да?!

— Ложись под одеяло!

— Ты ее не любишь!

— Ты любишь маму!

— А мама тебя!

— Ты был у нее?!

— Да, я был на встрече с другой женщиной! Был!

Воцаряется молчание, и я поднимаю взгляд к потолку, ожидая дальнейших криков.

— Лиза, рот прикрыла! — рычит Виктор. — Сейчас говорю я.

Я вскидываю бровь и приглаживаю волосы.

— Вы ничего этим не добьетесь, девочки, — говорит Виктор. — Вы только мать задергаете! И не должна она за меня бороться! Не должна! За вас — да, но не за меня! Я ушел! Это я сделал больно вашей маме! Это я после двадцати четырех лет наших отношений их разрушил! Мог ли поступить иначе? И легче ли мне сейчас? Да ничерта подобного!

— Мы тебе мешаем?!

— Нет! — от рева Виктора аж люстра подрагивает у потолка. — Нет! Не вы! Не вы! А я! Я сам себе мешаю! — несколько секунд тишины, и он продолжает тише. — Не мама виновата, не вы и не кто-то другой. Просто мир стал для меня другим, и я в нем потерялся. Я хватался за вашу маму, делал вид, что если жить, как я жил до этого прежде, я вернусь тем, кем был. Нет, не вернулся, девочки. Я решил уйти, ведь всей моей жизнью и миром была семья… вдруг там за дверью я встряхнусь? Нет. Не встряхнулся.

Закусываю губы и зажмуриваюсь.

— Лариса? — спрашивает Виктор. — Мираж, который возник из-за желания поверить, что дело в человеке, который рядом. И вместо воды у меня во рту песок, девочки.

— Может, тебе просто и нас бросить, чтобы тебе было легче? — ехидно спрашивает Даша.

— Да вы только и держите меня.

А затем следует тишина, потом я слышу шаги, и Виктор спускается по лестнице. Щелкает замок входной двери, едва слышно поскрипывают петли и вновь щелкает замок.

Я не пойду.

Нет. Не пойду за ним. Пусть уходит. Пусть выбрасывается в окно. Он — не моя забота. Не моя.

Я постою на его похоронах в красивом черном платье, спрятав бледное лицо под тонкой вуалью.

— Да черт тебя дери, — цежу я сквозь зубы.

Встаю и торопливо выхожу из гостиной. На лестнице застыли три испуганные тени.

— Спать пошли!

Девочки молча исчезают. Я надеваю шапку на голову, затягиваю пояс на халате и выхожу на крыльцо, на котором сидит Виктор. Локти на коленях, ладони — в замке.

— Я сейчас уйду, — тихо говорит он. — Иди в дом, на улице холодно.

Глава 27. Проваливай

— Нет, — сажусь я рядом. — У меня обалдеть какой теплый халат. В таком можно собак выгуливать в холодные вечера, либо с бывшими мужьями на крыльце сидеть.

Виктор усмехается, а я поправляю шапку на голове:

— А еще мне же потом придется искать черное платье и загадочную вуаль на твои похороны.

Возвращаю ему его слова о моих похоронах, о которых он посмел мне сказать в тот день своей исповеди.

Виктор опять усмехается и говорит:

— И ты бы была хороша на моих похоронах.

И я не слышу в его голосе шутки, пусть на лице его сейчас кривая улыбка.

— Вить, что, мать твою, происходит? — шепчу я.

И спрашиваю я его сейчас не как бывшая обиженная жена, а как человек, который видит, что другой человек катится прямо в пропасть.

Он чуток притормозил в момент развода, а сейчас дальше катится. Да еще и ускорился.

— Я не знаю, Маша, — продолжает смотреть вперед, будто высматривает в пустоте врага. — Не знаю.

— Ты, видимо, не этого ждал?

— Нет, не этого, — он медленно кивает. — Если честно, я не знаю, чего ждал, но точно не этого, — замолкает и переводит на меня взгляд, от которого меня пробирает озноб. — Маш.

— Что?

— Как же ты держишься?