Развод. Вспомни, как мы любили

— И ладно бы сам был довольным, козлина! — толкаю его в грудь, а он медленно отступает под моими ударами. — Получил то, что хотел! Так нет же! Не получил!

Я хаотично бью по груди, плечам, вынуждая отступать от крыльца в сторону калитки:

— И еще от тебя фонит! Ты скажи Ларисе, что у не отвратительный вкус к парфюму!

Перехватывает мои запястья, сжимает их, выдыхает через нос клубы пара и вглядывается в мои глаза:

— А если мне нравится этот парфюм?

— Не заливай, Воронин, — мне приходится встать на цыпочки, чтобы хоть немного повысить свою угрозу в его глазах. — Я знаю, что сладкие и приторные запахи тебя бесят.

— Все-то ты про меня знаешь.

Наши выдохи сплетаются в одно облако пара.

— Как облупленного, Воронин.

А затем у меня в голове всплывает наш первый поцелуй. У меня тогда также сердце стучало. И глаза у Виктора были такие же: расширенные зрачки, поволока…

— Проваливай, — выдыхаю я и цежу сквозь зубы. — Воронин. Вижу, твои похороны откладываются.

Глава 28. Не мое дело

— Соглашусь, — он кивает. — Мне пора.

— Ага, катись колбаской, Воронин.

И я понимаю, что если он сейчас сделает ко мне шаг, то я за себя не отвечаю.

Моя тоска принимает четкое желание его объятий, поцелуев и горячего шепота на ухо.

Я скучаю по нему.

И еще я хочу в отчаянии доказать ему, что со мной лучше, чем с Ларисой, от которой он приехал.

Господи, как же я хочу вырвать у жестокой реальности еще несколько минут с Виктором и забыться с ним.

Да, он меня разлюбил.

Я все это понимаю, но я жажду прикоснуться к его горячей коже, потереться о его щеку и прижаться всем телом к нему.

— Уходи, Вить, — шепчу я. — Зря ты приехал.

— Ты права, — он отступает.

— Как обычно, — я тоже пячусь к крыльцу.

Смогу ли я в будущем не видеть в нем любимого мужчину? Отпустит ли меня хоть когда-нибудь?

Или мне жить с этим до конца своих дней?

С этой кровоточащей раной и воспоминаниями, в которых я счастлива.

— Спокойной ночи, Маш.

Разворачивается и делает несколько шагов к калитке. Меня всю распирает от гнева на себя за свою слабость, на Виктора, на дочерей, на Ларису, которую мое воображение рисует в белом платье и рядом с моим бывшем мужем у алтаря.

Сука.

Премерзкая гадина.

— Виктор…

— Что? — оглядывается у калитки.

Я должна быть холодной и презрительной.

Но не могу.

Блин. Не могу. Как тогда, когда я этого тупого Воронина била учебником по его голове за то, что листы в моей тетрадке по математике сложил сердечками.

А я была аккуратисткой. Я тогда вспыхнула одновременно диким смущением и гневом.

Короче, била я его с большой и громкой любовью.

Как же сердце тогда стучало.

Виктор молча на меня прищуривается, и я с вызовом приподнимаю подбородок.

— Нам надо обговорить некоторые моменты нашей опеки…

Только не об опеке я хотела сказать, а о том, что Ларисе надо сменить парфюм.

— Да? — приподнимает бровь.

— Да, — киваю. — Я не хочу с тобой сталкиваться лбами вот так, — прячу руки в карманы халата. — Тебе, может, все равно, а мне нет. Мне и нашим девочкам нужны границы.

— Насчет “все равно” ты погорячилась…

— Тебя штормит, — вздыхаю, — но иначе, чем меня, — хмыкаю, — у нас выходит очень интересная ситуация. Не только я тебя потеряла, но ты и сам себя.

Молчание.

Вот оно что.

Мы оба потеряли Виктора.

— Мы тут будем оговаривать твои границы? — тихо уточняет он.

Что это? Он напрашивается на чай?

Сердце пропускает удар.

Я хочу ухватится за этот момент, как за иллюзию того, что сегодняшняя ночь может толкнуть нас друг другу.

Нет.

Я обещала, что не приму его и не стану даже думать в этом направлении.

А еще он приехал ко мне в дом от другой женщины. Не настолько я жалкая, чтобы сейчас впускать его в дом на чай и разговор.

— Я тебе пришлю на и-мейл письмо, — взгляда не отвожу.

— Тогда спокойной ночи.

Скрипит калитка, и Виктор выходит за территорию дома.

Почему мне сейчас кажется, что я должна остановить его? Что сейчас именно та ситуация, когда я могу перетянуть его к себе?

Если он потерял себя, то разве я не должна помочь ему найти себя?

Эти годы мы держались вместе, друг друга направляли, и все полетело к чертям, когда он решил в одиночку справится с сомнениями и растерянностью в жизни, в которой ему почти сорок лет.

Слышу, как машина за калиткой уезжает, тихо шурша шинами обо асфальт.

И вот я готова уже подняться по крыльцу, как на меня налетают обрывки воспоминаний, в которых Виктор вечерами выпадал из реальности.

Не так часто и не посреди разговоров, но… бывало, что сидел и смотрел перед собой отсутствующим взглядом.

Когда я или дочки выдергивали его из этого состояния, то его ответ “Я что-то задумался. Да так, ничего важного” меня удовлетворял, потому что затем он вновь был собой. Улыбался, смеялся и…

Играл роль.

Он играл роль.

— Хватит, — прижимаю кулаки к вискам. — Он сам принял решение ничего мне не говорить. И все это сейчас — не мое дело. Не мое.

Я не хотела думать, что у моего мужа есть проблемы, в которых я бы сама растерялась?

Я могу выдержать безденежье, несколько работ, жесткую экономию и старые дырявые сапоги.