Но есть большая разница между этою болью и чувством неудовольствия, которое она вызывает. Боль — первое, что чувствует душа, никакое познание ей не предшествует, и никогда сама по себе она не может быть приятна. Напротив, чувство неудовольствия — последнее, что чувствует душа, ему всегда предшествует некоторое познание и само по себе оно всегда весьма приятно. Это ясно из удовольствия, которое мы чувствуем, когда волнуемся грустью во время печальных театральных представлений, ибо это удовольствие увеличивается вместе с грустью, удовольствие же никогда не усиливается вместе со страданием. Актеры, которые изучают искусство нравиться, прекрасно знают, что не следует проливать крови в театре, потому что вид крови, хотя бы поддельной, слишком ужасен, чтобы быть приятным. Но они никогда не опасаются волновать зрителей грустью, и очень сильною, потому что в самом деле грусть всегда приятна, когда есть повод волноваться ею. Итак, есть существенная разница между чувством неудовольствия и страданием, и нельзя сказать, чтобы страдание было ничем иным, как познаванием разума, связанным с противлением воли.
Что касается до всех остальных ощущений, каковы: запах, вкус, звуки, цвета, — то большинство людей не считает их модификациями своей души. Напротив, думают, что они находятся в предметах или, по крайней мере, если они и находятся в душе, то лишь подобно идее четырехугольного или круглого, т. е. что они связаны с душою, но не модификации ее, и судят они так потому, что эти ощущения не затрагивают их сильно, как это я показал, объясняя обманы чувств.
Итак, нам думается, должно согласиться, что нам неизвестны все модификации, свойственные душе, и что, помимо тех, которые она имеет через органы чувств, она может иметь еще множество других, которых она не испытала и испытает лишь после того, как освободится от заточения в своем теле.
Однако следует признать, что как материи свойственно бесчисленное множество различных конфигураций лишь в силу ее протяженности, так душе свойственны различные модификации лишь в силу мышления, ибо, очевидно, душа не была бы способна к модификациям удовольствия, страдания, ни даже ко всем тем, которые ей безразличны, если бы она не была способна к представлению или мышлению.
Нам же достаточно знать, что принцип всех этих модификаций — мышление. Если даже пожелают, чтобы нечто в душе предшествовало мышлению, я не буду спорить, но так как я уверен, что никто не познает иначе, как мышлением или внутренним чувством своей души, всего, что происходит в его духе, то я убежден также, что всякий, кто хочет рассуждать о природе души, должен вопрошать лишь это внутреннее чувство, которое непрестанно представляет его ему самому таким, каков он есть, а не воображать, вопреки своему собственному сознанию, что душа есть невидимый огонь, тонкий воздух, гармония или нечто подобное.
I. Прежде всего мы видим, что мышление человеческое очень ограничено, отсюда можно вывести два очень важных следствия:
во-первых, что душа не может познать в совершенстве бесконечного,
во-вторых, что она не может даже познавать отчетливо нескольких вещей разом.
Ибо как кусок воска не может иметь одновременно бесчисленного множества различных фигур, так и душа не способна познать одновременно бесчисленного множества предметов, как кусок воска не может быть одновременно вполне четырехугольным и вполне круглым, но лишь наполовину четырехугольным и наполовину круглым, и чем больше у него будет различных фигур, тем менее они будут совершенны и отчетливы, так и душа не может созерцать (apercevoir) нескольких вещей разом, и ее мысли будут тем сбивчивее, чем их больше.
Наконец, как кусок воска с тысячью сторонами, каждая сторона которого имела бы особую фигуру, не был бы ни четырехугольным, ни круглым, ни овальным, и нельзя было бы сказать, какую бы он имел фигуру, — так случается иногда, что мы имеем такое множество различных мыслей, что нам кажется, мы ни о чем не думаем. Это бывает с теми, кто находится в обмороке. Жизненные духи, находясь в быстром беспорядочном движении в их мозгу, запечатлевают такое множество отпечатков в нем, что ни одного не запечатлевают настолько сильно, чтобы вызвать в разуме особое ощущение или отчетливую идею, и эти люди чувствуют такое множество вещей разом, что они ничего не чувствуют отчетливо, вследствие чего им кажется, что они ничего не чувствуют.
Это не значит, чтобы люди не лишались иногда чувств по недостатку жизненных духов, но тогда душа имеет только чистые мысли, не оставляющие отпечатков в мозгу, и они не припоминаются, когда человек приходит в себя, вследствие чего нам кажется, что мы не думали ни о чем. Я сказал это мимоходом с целью показать, как ошибочно заключать, будто душа не мыслит постоянно, из того, что иногда нам кажется, что мы не думаем ни о чем.