Разыскания истины

И меня удивляет не то, что г-н Декарт пришел к этой мысли, а лишь то, что он не исправил ее, когда, подвинувшись в своих занятиях дальше, он признал существование и некоторые действия тонкой материи, окружающей тела.

Меня удивляет то, что в параграфе 132 в четвертой части силу известных тел выпрямляться он приписывает этой тонкой материи, в параграфах же 55 и 43 во второй части и в других местах он не приписывает этой тонкой материи твердости тел или противодействия, оказываемого телами, когда мы пытаемся согнуть и сломать их, тут он приписывает твердость только покою частиц тел. Мне же кажется очевидным, что причина, которая выпрямляет и делает упругим известные тела, есть та же самая причина, которая дает телам силу противодействовать, когда хотят сломать их, ибо сила, прилагаемая нами, чтобы сломать сталь, разнится лишь незначительно от усилия при сгибании стали.

Я не намерен ни приводить здесь те многочисленные доводы, на которые можно указать в подтверждение моего взгляда, ни отвечать на некоторые возражения, хотя это можно было бы сделать, основываясь на том, что есть такие твердые тела, в которых упругость незаметна, и, однако, сгибать их довольно трудно. Ибо для ниспровержения этих возражений достаточно принять во внимание, что тонкая материя не может легко пролагать себе новые пути в телах, которые ломаются, когда их сгибают, как например в стекле или в закаленной стали, и она легко пролагает себе новые пути в телах, состоящих из частиц с разветвлениями и неломкими, как например в золоте и свинце, и наконец, нет ни одного твердого тела, которое не обнаруживало бы некоторой, хотя и небольшой, упругости.

Довольно трудно допустить мысль, чтобы г-н Декарт положительно находил, что причина твердости отличается от причины, производящей упругость. Кажется более вероятным, что он недостаточно размышлял об этом предмете. Когда человек долго размышлял о каком-нибудь предмете и нашел удовлетворяющее его решение по поводу вопросов, которые он желал знать, то часто он больше к ним не возвращается. Ему кажется, что мысли, которые он имел тогда, неоспоримые истины и бесполезно рассматривать их дольше. В человеке есть столько вещей, отвращающих его от прилежания, склоняющих его к слишком поспешным утверждениям и приводящих его к заблуждениям, что, когда разум, по-видимому, и остается удовлетворенным, он не всегда, однако, бывает хорошо осведомлен об истине. Г-н Декарт такой же человек, как и мы, такой основательности, правильности, обширности и проницательности ума, какая обнаружилась в его трудах, мы редко можем встретить, — я признаю это, — но он не был непогрешим. И есть основание думать, что поскольку он был так убежден в своем воззрении, то не принял во внимание, что в своих «Началах» он утверждал в продолжении нечто противоположное тому, что говорил в начале. Он опирался на весьма правдоподобные и весьма вероятные доводы, но не такие, однако, чтобы он был вынужден принять их. Он мог еще удержаться от суждения, а следовательно, он должен был это сделать. Недостаточно было рассмотреть в твердом теле то, что может сделать его таковым, он должен был также подумать о невидимых телах, которые могут сделать тело твердым, как г-н Декарт и подумал о них в конце своих «Начал философии», когда он им приписывает причину упругости, он должен был сделать точное подразделение, обнимающее собою все, что может содействовать твердости тел. Недостаточно также было искать причину ее в воле Божией, следовало подумать о тонкой материи, окружающей их. Ибо хотя существование этой материи, находящейся в очень сильном движении, и не было еще доказано в том месте его «Начал», где он говорит о твердости, но оно не было и отброшено, следовательно, он должен был задержать свое суждение и припомнить, что то, что он написал о причине твердости и о правилах движения, должно быть вновь пересмотрено, а мне думается, он не сделал этого с достаточною тщательностью. Или же он недостаточно рассмотрел истинное основание одной вещи, которую очень легко узнать и которая в то же время имеет громадное значение в физике. Я объясню ее.