Разыскания истины

Прежде всего, не следует думать, что действительно возможно увеличивать способность и объем своего разума. Человеческая душа есть, так сказать, определенное количество мышления или доля мышления, имеющая границы, которых она не может перейти; душа не может стать больше или обширнее, чем она есть; она не расширяется и не разливается, как это делают, по-видимому, металлы и жидкости; словом, хотя мне это и кажется, однако никогда она не сознает в один момент больше, чем в другой.

Правда, это как будто противоречит опыту. Часто мы думаем о многих предметах; часто думаем только об одном; а часто даже говорим, что не думаем ни о чем. Но если принять во внимание, что мышление для души составляет то же, что протяжение для тела, то станет ясно, что как тело не может быть в один момент протяженнее, чем в другой, так точно душа никак не может мыслить больше в один момент, чем в другой, — представляет ли она несколько предметов, представляет ли один, — ни даже в то время, когда мы говорим, что не думаем ни о чем.

Причина, почему мы воображаем, что мыслим в один момент больше, чем в другой, лежит в том, что мы не делаем достаточного различия между представлением смутным и представлением отчетливым. Несомненно, когда мы представляем несколько вещей отчетливо, то для того нужно гораздо больше мышления или нужно, чтобы способность мышления была более занята, чем когда мы представляем только одну вещь; но когда мы смутно представляем несколько вещей разом, то для того вовсе не нужно мышления больше, чем для отчетливого представления одной вещи. Итак, когда душа мыслит о нескольких предметах, в ней мышления не больше, чем в тот момент, когда она мыслит только об одном предмете, ибо, когда она мыслит только об одном предмете, она всегда представляет его себе гораздо яснее, чем если прилежит к нескольким.

Мы должны заметить, что иногда одна простая перцепция содержит столько же размышления, т. е. требует такой же способности мышления со стороны разума, -как суждение и даже сложное умозаключение; ибо опыт показывает, что простое, но живое, ясное и очевидное представление одной вещи нас занимает и заставляет прилежать к нему столько же, как сложное умозаключение или смутное и темное представление нескольких отношений между несколькими вещами.

Когда я держу предмет совсем близко перед глазами и тщательно рассматриваю его, то в этом чувственном созерцании его будет

485

столько же или больше ощущения, чем в созерцании целой деревни, на которую я смотрю небрежно и без внимания; так что отчетливость ощущения, которое я получаю от предмета, находящегося совсем близко перед моими глазами, возмещает обширность смутного ощущения, получаемого от нескольких вещей в деревне, на которые я смотрю без внимания, — точно так же представление разумом одного предмета бывает иногда так живо и отчетливо, что оно содержит столько же или даже больше мышления, чем представление отношений между несколькими вещами.

Правда, случается, что нам кажется, что мы думаем только об одной вещи, и тем не менее нам трудно вполне понять ее; в другое же время мы понимаем и эту вещь, и еще несколько других с большою легкостью. На основании этого мы воображаем, что иногда душа обладает большею обширностью или большею способностью мышления, иногда меньшею. Но, очевидно, мы ошибаемся. Причина, почему нам бывает в известное время трудно постичь самые простые вещи, заключается не в том, что процесс мышления души или ее' способность мыслить уменьшились, но в том, что эта способность поглощена каким-нибудь живым ощущением страдания, или удовольствия, или многочисленными слабыми и смутными ощущениями, которые производят своего рода притупление мышления, каковое притупление бывает по большей части лишь смутным ощущением весьма многих вещей.

Кусок воска -может принять одну весьма определенную форму:

он не может принять двух форм так, чтобы одна не смешивалась с другой, ибо он не может быть одновременно и совершенно круглым, и совершенно четырехугольным; словом, если он получит миллион форм, у него не будет ни одной отчетливой формы. Если бы этот кусок воска мог познавать свои собственные формы, он все же не мог бы знать, какая форма его определяет в том случае, когда число их велико. То же бывает и с нашею душою: когда слишком много модификаций занимают ее способность, она не может представить их отчетливо, потому что она не ощущает их раздельно. И она думает, что она ничего не ощущает. Она не может сказать, что ощущает страдание, удовольствие, свет, звук, вкус: это ни то, ни другое, ни третье, а между тем таково именно то, что она ощущает.