Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю

Также гадательны доказательства вендского влияния на обычаи. Например, бритая голова Святослава сближается с описанием Святовитова идола и с изображением чехов на миниатюрных рисунках XI и XII вв. (С. 360 и след.); но при этом упускается из виду, что древнеболгарские князья тоже ходили с «остриженными главами». Обычай русских князей и дружины ездить на конях будто бы перешел к нам от вендов, и при этом несколько ссылок на источники, которые показывают, что действительно князья и воеводы у поморян и чехов ездили верхом на конях (С. 367). Да и самые воеводы, с их значением судей и наместников, явились на руси вследствие вендского влияния; ибо «о воеводах у вендов, ляхов, чехов свидетельствуют все западные источники» (следуют ссылки на Мартина Галла, Кадлубка, Богуфала и пр. (С. 390–292). Увлекаясь подобною аргументацией, автор рискует вызвать следующий вопрос: известно, что наши князья и бояре в XII в. обедали и ужинали; не был ли этот обычай принесен к нам в IX в. с Балтийского поморья?

По мнению автора, «Рюрик привел с собой не более трех, четырех сот человек» (С. 172). Цифра, конечно, взята совершенно гадательная; однако выходит так, что эти три-четыре сотни не только устроили государственный быт многочисленных восточнославянских народов, но и внесли значительные новые элементы в их язык, религию и обычаи. Таким образом, г. Гедеонов, сам того не замечая, вступает на тот именно способ норманофильских доказательств, который он столь победоносно опровергает в отрицательной части своего труда. Известно, что норманисты-историки всякое историческое свидетельство, относящееся к Древней Руси, перетолковывали по-своему; норманисты-филологи множество чисто русских имен и слов производили из скандинавских языков; а норманисты-археологи, раскапывая курганы, везде находили следы целой массы норманнов. Такой же ряд натяжек представляет IV глава данного исследования, посвященная призванию. Автор находит даже «темное предание» об этом призвании у арабского писателя Эдриси (С. 137), хотя в приведенной им цитате нет ничего даже подходящего. Мифический Гостомысл является «представителем западнославянского начала в Новгороде» (С. 139). «Вместе с Рюриком вышли к нам и Морозовы» (С. 143. Ссылка на Курбского, как будто на какое-либо несомненное свидетельство. А в примеч. 53 прибавляется, что «Mrozici – древневендский род; откуда взято это прибавление – не сказано; во всяком случае, оно ничего не доказывает). Автор признает существование князей у славян восточных, но полагает, что новгородские славяне предварительно прогнали своих старых князей на юг, а потом и призвали к себе новых с Балтийского поморья (С. 146), и т. д. и т. д.

Но почему же искусный обличитель норманофильских натяжек должен прибегать к натяжкам еще менее состоятельным при созидании своей собственной теории? Очень просто. Потому что он идет от одного с ними исходного пункта, то есть считает историческим фактом басню о призвании варяжских князей. А на этой почве, как мы сказали, норманизм всегда будет сильнее своих противников, потому что летопись говорит о варягах скандинавских, а не вендских, в чем невозможно сомневаться. Варяго-скандинавские дружины X и XI вв. нанимались в службу русских князей не только по известию нашей летописи, но и по свидетельствам иноземным, каковы византийцы и саги исландские. Куда же деваться с этими несомненными скандинавами на руси, о том г. Гедеонов, кажется, и не подумал серьезно. Мы же утверждали и повторяем, что именно присутствие этих наемных дружин, а также дружественные и родственные связи наших князей с скандинавскими (особенно Владимира и Ярослава) и самая слава норманнов послужили поводом к происхождению басни о призвании варяжских князей. О каких-либо славяно-балтийских князьях и дружинах при этом нет и помину. Жаль, очень жаль, что г. Гедеонов, уже 30 лет тому назад задумавший вступить на борьбу с норманизмом, в течение этого довольно долгого срока не напал на мысль: подвергнуть историко-критическому анализу самую легенду о призвании. Напади он на эту мысль, при его несомненном критическом даровании и соответствующей эрудиции, он наверное пришел бы к иным выводам и многое разъяснил бы в нашей первоначальной истории. Хотя окончание его исследования совершено три-четыре года после начала нашей борьбы с данною легендою, но понятно, что уже было поздно вновь пересматривать самые основы большего труда, почти законченного. При этом не могут же главнейшие представители какой-либо системы легко с нею расстаться. И если мы вели усердную борьбу с противниками, то имели в виду не столько убедить их самих, сколько раскрыть их слабые стороны и поставить дальнейшую разработку вопроса на почву историческую (по нашему крайнему разумению). Такие примеры, как Н.И. Костомаров, благородно отказавшийся от литовской теории, редки.