Разыскания о начале Руси. Вместо введения в русскую историю

Г. Гедеонов мимоходом упоминает обо мне в предисловии; причем сообщает нечто для меня совершенно новое и неожиданное. Он говорит о каком-то «неподдельном, радостном сочувствии, с которым была встречена норманнскою школою вновь вызванная г. Иловайским к (кратковременной, кажется) жизни мысль Каченовского о недостоверности дошедшей до нас древнейшей русской летописи» (С. IX). Признаюсь, я и не подозревал, что мои противники-норманисты только по наружности ворчали на мою роксоланскую теорию, а что в действительности они ей очень обрадовались. Не знал я также, что Каченовский предупредил меня в систематическом опровержении легенды о призвании князей. Сам я полагал, что могу относить себя к школе историко-критической; но меня стараются уверить, что я только последователь скептической школы Каченовского. Пожалуй, из-за названий спорить не будем.

Затем г. Гедеонов слегка полемизует со мною в первом примечании к своему исследованию. Он не отвечает на мои «общенаучные соображения» относительно несостоятельности легенды о призвании, уверяя, что на них «можно найти готовые ответы у Шлёцера, Эверса, Круга, Погодина и других». Может быть, у этих других, мне неизвестных, и существуют означенные ответы, но упомянутые ученые, как известно, состоятельность самой легенды ничем не доказали, да о ней почти и не рассуждали, принимая ее просто за факт. Г. Гедеонов берет только мое мнение о летописных редакциях: причем приписывает мне положение, что «киевская летопись варягов не знала», что «они плод воображения новгородского составителя» и что второе «извращение древней летописи» произошло в XIV–XV вв. Тут мнение мое передано более чем неточно. Я говорил о том, что легенда в известной нам летописной редакции не сохранила своего первоначального вида – это главное мое положение – и затем что она, вероятно, новгородского происхождения. О последнем можно спорить, тогда как первое я считаю фактом и представил свои доказательства, которых никто доселе не опроверг. Я утверждал, что первоначальная летописная легенда отделяла русь от варягов, а более поздняя ее редакция (не ранее второй половины XII в.) смешала их в один небывалый народ варяго-руссов. Г. Гедеонов такое «умышленное» искажение текста списателями считает «неслыханным, беспримерным фактом»; хотя об умышленном (в нашем смысле) искажении никто не говорил. Подобные возражения со стороны норманистов нас не удивляли; но удивительно их слышать от автора того исследования, которое служит очевидным подтверждением моего мнения об искажении первоначальной редакции. Г. Гедеонов признает русь народом туземным (см. XIII главу), а варягов пришлым с Поморья. Известная же нам летописная редакция, несомненно, понимает варягов-русь как один пришлый народ. Каким именно образом г. Гедеонов объясняет себе это противоречие, из его исследования трудно понять. Вообще он в одно и то же время признает легенду с ее искаженною редакцией и позволяет себе существенные отступления названия русской земли от пришлых варяго-руссов; но исследователь считает это производство домыслом самого Нестора (С. 463), а имя руси ведет от рек. Аскольда и Дира он называет пришлыми варягами; исследователь же считает Аскольда венгром, наместником хазарского хагана, а Дира потомком Кия (С. 492). Приведенных примеров, надеюсь, достаточно, чтобы судить о том, имеет ли славяно-балтийская система какую-либо будущность в нашей науке[178].