Разыскивается невиновный

— Жудягин Антон Петрович, очень приятно.

— Бельченко, — представился лейтенант милиции. — Сопровождаю. Побуду тут вместо радиста, как вы просили.

— А моя фамилия Князев, — приветливо проговорил лысоватый молодой человек.

— Да уж знаю, — усмехнулся Жудягин.

— Вот как? — с иронией покрутил головой Князев.

Они приблизились к ожидавшей их троице, и Антон представил Лариной Юрия, Сапара и Кадыра.

— Очень мило... У вас, гляжу, по-семейному, — обронила Римма Николаевна, когда они с Жудягиным чуть впереди остальных направились к метеостанции.

— Там еще кто-то остался? — Она указала глазами на домики.

— Радистка Дурдыева... А другой радист, ее муж, сегодня сбежал, — спокойно, как о незначащем, сообщил Антон.

Ларина резко обернулась, но шаг не замедлила.

— Сбежал?! Это, простите, как же так?

— Да так уж.

— Не надо сейчас, на ходу, — быстро проговорила она, и больше уже до самой станции разговор не возобновлялся.

Поручив Кульджанову разместить Князева и Бельченко в комнате Михальникова, Жудягин пригласил Ларину в свой «кабинет» — комнатку за радиорубкой.

— Вот пожалуйста, здесь все. — Сунув под мышку красную тетрадку, он положил перед Риммой Николаевной пачку с протоколами. — Мне с вами побыть или...

— Давайте-ка, Антон Петрович, я попробую сначала сама. Почерк у вас вроде бы разборчивый. А если будут вопросы... Да, — она строго нахмурила нитки бровей, — один вопрос уже есть: как случилось, что радист сбежал?

Объяснение Жудягина ее не удовлетворило.

— Будем надеяться на расторопность ваших коллег из Шартауза, — сказала она кисло. — Так, значит, одна начинаю, хорошо?

Жудягин кивнул и вышел во двор. Дневник Огурчинского он решил пока не показывать. Быть может, писанина Юрия не стоит того, чтобы тратить на нее драгоценное время следователя аж из республиканской прокуратуры. Надо сначала взглянуть самому.

3

Во дворе было пусто. Понурая фигура Огурчинского маячила на метеоплощадке. Из юрты доносился голос что-то горячо рассказывающего Сапара. Подойдя, Жудягин отвернул полог, закрывающий вход, и заглянул внутрь.

— Заходи, товарищ Антон Петрович! — без особой приветливости сказал Сапар.

Трое — сам хозяин, Борис Князев и Бельченко — сидели на кошме в глубине юрты. Лица их блестели от пота. Перед каждым стоял маленький фаянсовый чайник, в руках лейтенанта и Князева были оранжевые пиалы. Сапар перевернул свою донышком вверх.

— Беседуем, — проговорил Бельченко, отдуваясь. — Надо бы мне, товарищ капитан, с радисткой станцию посмотреть. Не возражаете?

— Сапар, сходите с ним к Айне, — Антон сел, взял чистую пиалу, сполоснул ее. — Будете еще пить, Борис?

— За компанию мы на все способные, — улыбнулся Князев и взялся за чайник.

— Так мы пошли... — Бельченко одним глотком допил остывший чай и встал. — Не привыкли по-нашему сидеть? — подмигнул он Князеву. — Вы разулись бы, пожалейте ноги.

— Ай, зачем новые ботинки купил? — сокрушенно покрутил головой Сапар и выбрался вслед за лейтенантом из юрты.

«Да, не по сезону», — подумал Антон, бросая взгляд на черные, измазанные глиной туфли на резине.

— Как, товарищ капитан, — тихо спросил Князев, конфиденциально наклонясь к Жудягину, — многое уже прояснилось?

— Следователям, как правило, вопросов не задают. — Антон снял запотевшие от чая очки и положил их рядом, на красную тетрадку.

— Вы тоже следователь? — искренне удивился Князев. — А Римма Николаевна?

— Начала милиция, продолжит прокуратура, — пояснил без энтузиазма Жудягин.

— Да, дело серьезное, — сочувственно поддакнул Борис. — К этому, в общем-то, и шло.

— К этому? К чему же?

Князев остро глянул.

— К трагедии. Я сердцем чуял. Как ни берегся Вадим Петрович, а не уберегся. Хотите, о нем расскажу? Не как следователю — просто как человеку. Судьба-то, знаете ли, поучительная.

— Годится. — Антон кивнул и надел очки. — Неофициальная беседа, так сказать... Слушаю.

Развязность, ерничанье, легкомысленный тон — куда все только делось, стоило Борису Князеву произнести первые фразы. Хмурясь и нервно покусывая губы, он рассказал Антону историю зря загубленной жизни. Героем ее был человек с нечистой совестью, который добровольно обрек себя на жалкое существование в подполье.