Реактор. Черная быль

– Отчитаюсь, товарищ полковник, – твердо заверил майор. – И ни о каком воробье речи быть не может. Это, Валерьян Валерьянович, не воробышек, а самый настоящий ястреб мирового сионизма.

– При чем тут сионисты? Обоснуй, – потребовал полковник.

– Слушаюсь. Мы с этим Строгановым на физмате МГУ в одной группе учились. От студенческих дел, даже от компаний наших он всегда держался в стороне. Зато дневал и ночевал в доме профессора Гольверка, который всегда утверждал, что самые выдающиеся ученые мира – это евреи. К тому же мать у этого Строганова сама еврейка. Сразу после вуза гражданин Строганов под покровительством все того же Гольверка защищает кандидатскую диссертацию, и пожалуйста – прямиком в институт имени Курчатова, в сверхсекретную лабораторию. А в институте, между прочим, заместителем директора по научной части трудится его родной папаша. Начальник первого отдела и кадровик уже тогда сигнализировали по поводу этого факта недопустимой семейственности. Но под предлогом того, что Строганов Гелий занят разработкой атомного реактора нового типа, руководство института его отстояло.

Слащинин пролистал еще несколько страниц в своей папке, подготовленной для доклада начальству, и продолжил:

– В ходе разработки проекта Чернобыльской атомной станции неоднократно критиковал действия правительства Союза, утверждая, что руководство ставит нереальные сроки строительства станции. А по сути дела, пытался вставлять палки в колеса и всячески тормозил завершение проекта. И последнее. Имею проверенные сигналы из Курчатовского института, что за все последние годы он читает исключительно западные периодические издания. Вполне допускаю мысль, что готовится эмигрировать. Поэтому решил принять превентивные меры. Просто убрать его из института – дело несложное, нашли бы причину. Но на Западе тут же хай поднимут, всякие вражеские голоса начнут вопить, что ущемляем ученых еврейской национальности. А нам это надо? Нам этого не надо.

– Ну, что нам надо, а чего не надо, тебе еще решать рано, – остудил пыл не в меру ретивого подчиненного полковник. – К тому же отец у него русский и он сам по паспорту русский, – проявил Валерьян Валерьянович неприятную Слащинину осведомленность. И тут же, по привычке никогда и никому ни в чем не верить, хитро прищурившись, поинтересовался: – А скажи-ка мне, Юрий Иванович, этот самый Гелий Леонидович Строганов тебе нигде дорожку не перебегал? Сам докладывал, учились вы вместе, может, девчонку не поделили или еще какой конфликт меж вами произошел? – предположил начальник.

– Никак нет, товарищ полковник, – не моргнув, солгал майор.

– Ну что ж, – одобрил полковник. – Комбинацию ты заплел сложную, многоходовую, но, признаюсь, красивую, я бы даже сказал, изящную. Не каждый, далеко не каждый на такое способен, – фраза получилась довольно двусмысленной, но польщенный Слащинин на это внимания не обратил.

– А где он сейчас, этот твой агент мирового сионизма? – полушутя, полусерьезно поинтересовался Валерьян Валерьянович. – В КПЗ?

– Никак нет. Отпущен домой под подписку о невыезде. И это тоже часть моего плана. Более того, хочу наладить контакт со следователем и договориться, чтобы Строганова оставили под подпиской до самого суда. С работы его выгонят, я думаю, уже завтра. А что у него дома сейчас творится, в этой профессорской семейке, – я думаю, тюрьма раем покажется. К тому же он решит, что его в худшем случае ждет административка, а мы доведем дело до суда – по 147-й УК РСФСР.

– Мошенничество? – уточнил полковник.

– Оно, родимое, толкуй, как хочешь. И даже если ему дадут условно, то все равно из зала суда он выйдет с судимостью. Хотя, я думаю, все же на химию отправят. При его допуске секретности, да плюс неснятой судимости он еще лет десять никуда выехать не сможет. А через десять лет те секреты, которыми он владеет, уже никому не интересны будут, так что пусть мотает – хоть в Америку, хоть в свою Жидландию.

Начальник отдела поднялся из-за стола, со значением пожал подчиненному руку, сказал коротко:

– Буду ходатайствовать перед руководством о повышении тебя в должности, – и добавил: – А бумаги свои оставь, полистаю еще.

Слащинин аккуратно положил на край стола папку, на обложке которой черной тушью было выведено: «Оперативное дело „Катран“». Вот такой шифр выбрал этот иезуит с Лубянки для своей подлой интриги.

***

Все, что спланировали негодяи в погонах, уже через несколько дней начало сбываться. На доске объявлений института вывесили приказ об увольнении Строганова Г.Л. Мама Лара и мама Аня безутешно плакали. Отец метался, как безумный, по комнате, повторяя бесконечно три слова: «Мой сын преступник!», и снова: «Мой! Сын!! Преступник!!!»Потом рухнул на диван и схватился за сердце. Приехавший из правительственной подстанции скорой помощи врач установил обширный инфаркт. Леонида Петровича в тяжелейшем состоянии увезли в «кремлевку» – так москвичи называли правительственную больницу на Рублевском шоссе.