Сократ. Во-вторых, то, к чему ничего не прибавляли и от чего ничего не отнимали никогда не увеличивается и не уменьшается, но всегда остается равным себе.
Теэтет. Разумеется.
Сократ. Стало быть, в-третьих, мы примем, что чего не было раньше и что появилось уже позднее, то не может существовать, минуя возникновение и становление?
Теэтет. По крайней мере, это представляется так.
Сократ. Вот эти три допущения и сталкиваются друг с другом в нашей душе, когда мы толкуем об игральных костях или иногда говорим, что я в своем возрасте, когда уже не растут ни вверх, ни вниз, в какой-то год то был выше тебя, то вскоре стал ниже, причем от моего роста ничего не убавилось, просто ты вырос. Ведь получается, что я стал позже тем, чем не был раньше, пропустив становление. А поскольку нельзя стать не становясь, то, не потеряв ничего от своего роста, я не смог бы стать меньше. И с тысячью тысяч прочих вещей дело обстоит так же, коль скоро мы примем эти допущения.
Первые два положения, как известно, вошли впоследствии в список аксиом евклидовых начал, а третье положение – аксиома, которая должна войти в качестве фундаментального принципа в современную теоретическую физику, которое следует назвать антирелятивистской аксиомой.
И далее:
Cократ. …Есть люди, которые согласны признать существующим лишь то, за что они могут цепко ухватиться руками, действиям же или становлениям, как и всему незримому, они не отводят доли в бытии.
Теэтет. Но, Сократ, ты говоришь о каких-то твердолобых упрямцах.
Сократ. …Но есть и другие, более искушенные. Вот их-то тайны я и собираюсь тебе поведать. Первоначало, от которого зависит у них все, о чем мы сегодня толковали, таково: все есть движение, и кроме движения нет ничего. Есть два вида движения, количественно беспредельные: свойство одного из них – действие, другого – страдание. Из соприкосновения их друг с другом и взаимодействия возникают бесчисленные пары: с одной стороны, ощутимое, с другой – ощущение, которое возникает и появляется всегда с ощутимым. Эти ощущения носят у нас имена зрения, слуха, обоняния, чувства холода и тепла. Сюда же относится то, что называется удовольствиями, огорчениями, желаниями, страхами, и прочие ощущения, множество которых имеют названия, а безымянным и вовсе нет числа. Ощутимые же вещи сродни каждому из этих ощущений: всевозможному зрению – всевозможные цвета, слуху – равным же образом звуки и прочим ощущениям – прочее ощутимое, возникающее совместно с ними… Так же и прочее: жесткое, теплое и все остальное, коль скоро мы будем понимать это таким же образом, не может существовать само по себе, о чем мы в свое время уже говорили, но все разнообразие вещей возникает от взаимного общения и движения, причем невозможно, как говорится, твердо разграничить, что здесь действующее, а что страдающее. Ибо нет действующего, пока оно не встречается со страдающим, как нет и страдающего, пока оно не встретится с действующим. При этом, сойдясь с одним, что-то оказывается действующим, а сойдясь с другим – страдающим. Так что из всего того, о чем мы с самого начала рассуждали, ничто не есть само по себе, но все всегда возникает в связи с чем-то…
Возводя чувственные восприятия в основу знания, т. е. основываясь лишь на релятивизме Протагора, либо на противоположной им мировоззренческой позиции Парменида, утверждающей, что все есть «единое и само в себе неподвижно», мы признаемся в том, что, приобретая знания чувственным путем или только одной лишь верой в идею, мы игнорируем собственное мышление, поскольку первый и второй способы не включают его в процесс познания в качестве необходимой составляющей. На основании этого Платон и заключает, что критерий истинности не может возникнуть только вместе с чувственным восприятием, а сущность вещей нельзя понять при помощи одного только отвлеченного представления. Все есть взаимодействие и потому многое в познании зависит от способности рассуждать.