Реальная жизнь

Туман бесцельности рассеивался, начинался новый цикл созидания. Взяв в библиотеке партитуру, я смотрела на ноты и думала о том, что могу из всего этого соорудить.

* * *

Тем не менее, когда я оказалась дома, отвлекаться стало труднее. Ночи у нас темные и тихие, машины не шумят, даже птицы и те поют только в определенное время дня. Руки у мамы все в трещинах, суставы воспалены от стирки, а папа ходит вокруг нее, тихий и послушный, стараясь не попадаться лишний раз под ноги, словно хороший, но туповатый ребенок. Что бы я ни делала, она всегда за мной наблюдала: ты же не собираешься резать этим ножом, правда? Ты же не собираешься вытираться этим полотенцем, правда? Ты же не собираешься ставить чашку на стол, правда? – и в конце концов я уже ни в чем не была уверена и инстинктивно тревожилась о вещах, которые совершенно точно не имели ни малейшего значения. Ничего удивительного, что Макс снова заполнил все мои мысли, словно любимая песня, которую слушаешь сотни раз. Я пыталась положить этому конец. Подолгу гуляла. По вечерам смотрела с родителями телевизор. Играла на пианино в холле, пытаясь нащупать подход к Мюзетте, этой легкомысленной девице, которая хочет, чтобы все взгляды были прикованы к ней. Казалось, мы с ней невообразимо далеки друг от друга, но на самом деле не так уж невообразимо, ведь суперобольстительная ария – это только фасад. Он ее больше не замечает, и в этом все дело. Она страдает. Стремясь оживить ее образ, я представляла себе Макса, но старалась только вспоминать и ни в коем случае ни на что не надеяться.

* * *

В первый вечер, когда мы сели ужинать, папа налил всем вина. По случаю моего приезда – обычно они не пьют.

– Ну, ваше здоровье, – сказал он. – Как хорошо, когда она дома, правда?

Мама кивнула.

– Спасибо, – отозвалась я.

После этого их разговор потек так, словно я никуда не уезжала и никаких новостей не привезла. Они говорили о рождественских фильмах, которые мы когда-то смотрели, о праздничной пантомиме в школе, где папа преподавал географию, обсуждали, кого мама встретила на улице и когда будем наряжать елку. Я в одиночку приговорила уже добрую половину бутылки, когда папа спросил: «Ну, как тебе в Лондоне? Домой не тянет?»

Еще и суток не прошло, а я уже скучала по ритмам большого города, по его пульсации и шумному дыханию: по рынку Тутинг с его запахами специй и свежего мяса, по ночному автобусу, который так лихо входил в повороты, что нас с Лори качало, как на аттракционе, и по огням за его окнами, по польскому супермаркету, в который я иногда забредала, находя странное умиротворение при виде незнакомых продуктов и звуках неведомого языка.

– Там всегда все по-новому, – сказала я. – Можно целый день идти, и конца-края ему нет.

– А зачем весь день ходить-то? – спросила мама.

– Да я просто так сказала… Нет – вот мой ответ. Не тянет.

– А как насчет денег? – спросил папа. – Справляешься?

– Да, все в порядке.

– И сколько ты зарабатываешь?

Мои родители не считали подобные вопросы неприличными, вероятно, потому, что у них никогда не было много денег. В детстве я точно знала, что сколько стоит. Школьные поездки, пирожное и горячий шоколад после плавания, новые туфли. Список покупок на неделю всегда висел на холодильнике, напротив каждого пункта значилась цена, и родители заранее подсчитывали сумму и шли в супермаркет, взяв ровно столько наличных, сколько нужно. Папа до сих пор получает распечатки телефонных счетов. Подчеркивает звонки, которые считает лишними, и прикалывает листок к пробковой доске на кухне.

– Ну, когда как, – ответила я. – Каждый месяц по-разному выходит. Но мне хватает. Не переживайте.

Мама смотрела в сад, старательно изображая полное равнодушие, словно боялась, что, если проявит хоть какой-то интерес к моей лондонской жизни, я могу принять это за одобрение.

– Рассказать про учебу? – спросила я. Видимо, где-то во мне еще теплилась слабая надежда, что, если я как следует объясню, чем занимаюсь, они тоже вдохновятся.

Папа сказал «да, конечно», и я стала рассказывать про «Манон». Какой это масштаб, какой престиж. Мне хотелось предъявить маме что-то такое, что она не сможет проигнорировать.

– Мы выступали в концертном зале при консерватории, – говорила я. – Не под фортепиано, а с настоящим оркестром, хотя это были только сцены из опер. Я никогда не пела перед таким огромным залом и думала, что будет страшно, но времени переживать просто не было. Меня ввели в состав прямо в день спектакля. И Марика, наш декан очень меня хвалила. Я исполняла главную партию из оперы – для первого года обучения это очень и очень круто. Автор постановки – знаменитый режиссер. Знакомство с ним – большая удача, он часто приглашает к себе выпускников консерватории, с которыми работал…

– Но почему ты нам не сказала? – перебила мама. – Про этот спектакль. Мы бы приехали.

– Да я же сама только в день спектакля узнала! Вы бы не успели.

– Поехали бы с папой на машине.

– Путь-то неблизкий.

– Ну и что?