Реальная жизнь

Было нетрудно делать вид и даже самой верить, что все в порядке. На репетициях я держалась развязнее, чем обычно, пожалуй, даже слишком в этом усердствовала, излучала самоуверенность, и все покупались. После репетиций мы шли в паб, и я погружалась в раскаленную атмосферу кровосмесительного театрального братства, где собственно пение отходило на второй план. Зато все обсуждали, кто на кого запал, отпускали шуточки, понятные только в узком кругу, ругали режиссера в его отсутствие и лебезили перед ним, когда он был с нами. Пьянка частенько затягивалась допоздна, до спектаклей было еще далеко, так что можно было не осторожничать и кутить в свое удовольствие, но я всегда уходила где-то в середине вечера, чтобы успеть побыть с Максом. С тех пор как я переехала, он стал со мной ласковее, все время хотел увидеться, хотя по-прежнему никогда у меня не оставался: не думал, что квартирка настолько студенческая, говорил он. Так или иначе, я с радостью жертвовала ради него очередной пьянкой. Как-то Фрэнки поинтересовался, куда я так спешу, а когда я объяснила, сказал: «Ах, вот оно что! А я его видел, помнишь? Старик…» – и улыбнулся мне самой невинной из своих улыбок, так что я сама удивилась, как сильно меня задели его слова. На следующее утро он назвал меня гулящей, потому что я забыла взять смену одежды и явилась на репетицию в том же, в чем была накануне. Я прикинулась смущенной, пыталась подхватывать шутки, которыми вчера они обменивались в пабе без меня, хотя не очень понимала, в чем соль, но тут режиссер велел всем заткнуться, мол, хватит галдеть, как мамаши на площадке, а ну марш на сцену – и опять пошло-поехало. Я не пела. Прошло уже две недели после того прослушивания, а я за это время ни одной ноты не взяла.

Никто этого, по-видимому, не замечал. Анджела все еще была в отъезде. Пока шли репетиции, я не обязана была ходить на занятия, поэтому никто меня не хватился. А остальные артисты, занятые в «Богеме», по мере приближения спектаклей тоже впадали в панику. Сетовали, что сел голос, боялись заболеть. Все страдали, и я не отставала. Страдать в нашей среде – хороший тон. Я то и дело поминала свою простуду: мол, мерзкая болячка, вдарила прямо по связкам. Никак от нее до конца не избавлюсь, приходится осторожничать. Так что я лучше еще поберегусь, говорила я, – и никому до этого не было дела. Я по-прежнему не пела.

Я не пела, потому что так было проще убедить саму себя, что все в порядке. Я в порядке. Я не больна. У меня не першит в горле. Чувствую себя хорошо. Я говорила себе, что голосу надо отдохнуть, что перерыв пойдет мне на пользу. Что я переутомилась и дело именно в этом.

Я не пела, потому что боялась, что если запою, то… Ну, не знаю – наверное, все окажется плохо, и с этим придется что-то делать, а я не знала что и как. Я боялась, что страх опять распахнет свои черные глазищи, напрыгнет на меня и сомкнет лапы на моем горле.

Пару раз за эту неделю я думала: да это же просто смешно! что же я творю? – и однажды даже забронировала репетиционную. Пока распевалась, все было хорошо. Никаких проблем. Зря только переживала. Но потом я почувствовала, что страх опять начинает пробуждаться – пробуждаться и закручиваться где-то внутри, – посмотрела на себя в зеркало и увидела широко раскрытые глаза и побелевшее лицо. И бросила эти попытки. Вышла из репетиционной и закрыла дверь. Позвонила Фрэнки, и мы пошли в паб.

* * *

На следующей неделе Лори предложила встретиться. Я сказала ей, что Макс очень хочет познакомиться с ней поближе, то же самое сказала ему, и неожиданно они оба ответили: ну ладно, хорошо, давай посидим, выпьем. Они ошибаются во мнениях друг о друге, думала я. Я помогу им найти общий язык. Макс обещал зайти за мной после работы, поэтому после репетиции я придумала какую-то отмазку, чтобы не идти в паб, и двинулась прямиком домой.

К его приходу я сложила диван и попыталась убрать бардак в комнате. Зашвырнула одежду и ноты на дно гардероба и постаралась придать беспорядку, в котором стояли фотографии, некоторую художественность.

Рассовывая вещи по полкам, я напевала себе под нос. Бессознательно, просто в силу привычки – сначала сама не замечала, что делаю, а потом вдруг поняла и обрадовалась. Такое ощущение бывает, когда очнешься от кошмара. В первую секунду ужас еще не отпускает, а потом продираешь глаза окончательно и понимаешь: это только сон. Все по-прежнему, ничего не изменилось. И испытываешь облегчение.

Пела я не очень долго, минут пять, наверное, и тут раздался стук в дверь – пришел Макс.

– Ой, а как ты попал в подъезд?

– И я рад тебя видеть. Винсент дал мне ключи. На случай, если ты вдруг забудешь свои в квартире и не сможешь войти. Сам-то он все время в разъездах.

– Жуть, – сказала я в шутку, но он, кажется, этого не уловил.

– Ну что, идем? Ты готова?

Мы вышли на улицу. Бизнесмены из Сити сплошным потоком стремились к метро – казалось, что мы в горящем здании и люди, стараясь сохранять спокойствие, спешат к выходу.

– Я слышал, как ты пела, – сказал Макс. – Когда пришел.

– Правда?