Реанимация. Истории на грани жизни и смерти

У меня для вас плохие новости: вы умрете. И я тоже. Деррен Браун в своей прекрасной книге «Счастливый» говорит о преимуществах этого. По его словам, «смерть, возможно, единственный из объектов нашего страха, который учит нас жить». Наибольшее значение имеет то, что мы сделали в жизни, как мы обращались с другими и что мы оставили после себя.

Встретившись с семьей Кристофера через десять лет после его смерти, мне стало ясно, что он многое оставил после себя. Деньги, собранные от благотворительных мероприятий, близкие Кристофера вложили в то, что приносило ему наибольшее удовольствие во время пребывания в Африке. Кристофер поднимался на вершину горы Кения с детьми из местных трущоб, обсуждая с ними их надежды на будущее. Без школы, денег и семьи те дети надеялись на то же, на что стал надеяться сам Кристофер уже через короткое время: они хотели выжить. Через шесть месяцев после его смерти собранные деньги были потрачены на строительство новой школы на окраине Найроби. Это дало тем детям надежду на процветание, а не просто выживание. На стене школы висит металлическая табличка с глубоко выгравированными словами из любимой песни Кристофера Don’t Worry, Be Happy. Спустя десять лет после его смерти дети из тех трущоб пришли работать в ту самую больницу в Найроби, где лечили Кристофера.

Его наследие на этом не заканчивается. Именно благодаря Кристоферу я стал участником влиятельных групп, которые рассказывают о сепсисе как о болезни, которая ежегодно убивает больше людей, чем рак груди, легких и простаты в общей сложности. Благодаря организации UK Sepsis Trust, возглавляемой реаниматологом Роном Дэниелсом, и Глобальному альянсу по борьбе с сепсисом нам удалось улучшить лечение сепсиса по всему миру. Особое внимание теперь уделяется раннему использованию антибиотиков и государственной поддержке. Кампания «Подумай о сепсисе» направлена на то, чтобы проинформировать общественность об этом страшном заболевании. Сегодня тысячи людей живы благодаря влиянию, которое Кристофер оказал на окружающих его людей.

* * *

В шестой главе мы говорили о Стивене. Он стал отцом всего за пять месяцев до его поступления в отделение реанимации. Когда мы прервались, его кожа была теплой на ощупь, несмотря на то что он умер. Как такое было возможно?

Как это ни удивительно, британский закон не дает официального определения смерти. Вместо него у нас есть ряд рекомендаций, включая те, что предлагает Академия королевских медицинских колледжей. В них говорится:

«Смерть предполагает необратимую утрату тех важнейших характеристик, которые необходимы для жизни человека, и, таким образом, определение смерти необходимо рассматривать как необратимую утрату способности к сознанию в сочетании с необратимой утратой способности к дыханию».

Удивительно, но британский закон не дает официального определения смерти. Вместо него есть ряд рекомендаций, что можно считать смертью.

Когда меня вызывают к умершему пациенту, я каждый раз проделываю один и тот же ритуал. Во-первых, я разговариваю с усопшим. У многих пациентов, пребывающих в отделении реанимации, закрыты глаза, что может быть связано либо с действием седативных препаратов, либо с их тяжелой болезнью. Я все равно разговариваю с ними и объясняю, что я делаю. Иногда спустя недели или месяцы после выздоровления пациента выясняется, что он запомнил некоторые фрагменты информации с тех времен, когда он находился в самом тяжелом состоянии. Таким образом, коммуникация имеет огромное значение. Я отношусь к пациентам с уважением, даже если знаю, что они умерли и не смогут мне ответить.

Я здороваюсь и называю свое имя. Я говорю умершему, что собираюсь прощупать его пульс, а затем прижимаю указательный и средний палец к его шее, чтобы проверить характерную пульсацию на сонной артерии. В то же время я прижимаю стетоскоп к его груди, чтобы прослушать «лаб-даб» сердечных клапанов. Затем я жду. Я жду долгих, тихих и медленных пять минут. Я слушаю тишину и ощущаю присутствие отсутствия. Клапаны не издают никаких звуков, и пульс не прощупывается.

Мозговой ствол длиной всего около 7 см, он является материнской платой мозга и, соответственно, самим человеком.

После этого я открываю глаза пациента и направляю луч фонарика в глубину черных зрачков. У живого человека зрачки реагируют на раздражитель, сужаясь до маленькой черной точки, однако у мертвого они остаются большими и темными. Они уже ничего не видят, но позволяют свету в них проникать. Наконец, я твердо нажимаю на край кости над глазом и говорю: «Простите». Ничего не происходит. Пациент мертв. Когда я проделал все то же самое со Стивеном, я чувствовал его пульс и слышал биение сердца даже после произошедшего у него обширного мозгового кровоизлияния. И все же он был мертв.