Ребекка

That girl who, tortured by shyness, would stand outside the sitting-room door twisting a handkerchief in her hands, while from within came that babble of confused chatter so unnerving to the intruder - she had gone with the wind that afternoon.	Девочка, которая, терзаясь застенчивостью, комкая в ладони платок, стояла за дверью в гостиную, откуда доносился разноголосый хор, наводящий на нее ужас - ведь она чувствовала себя незваной гостьей, - та девочка исчезла без следа.
She was a poor creature, and I thought of her with scorn if I considered her at all.	Жалкое создание, я даже не удостаивала ее мысли. Чего она заслужила, кроме презрения?
The wind was too high for sketching, it tore in cheerful gusts around the corner of my cobbled square, and back to the car we went and drove I know not where.	Ветер был слишком свежий для рисования, он налетал шаловливыми порывами из-за угла площади, и мы вернулись к машине и поехали, не зная куда.
The long road climbed the hills, and the car climbed with it, and we circled in the heights like a bird in the air.	Дорога взбиралась в горы, машина - вместе с ней, и мы кружили в высоте, точно птицы в поднебесье.
How different his car to Mrs Van Hopper's hireling for the season, a square old-fashioned Daimler that took us to Mentone on placid afternoons, when I, sitting on the little seat with my back to the driver, must crane my neck to see the view.	Как не похожа была его машина на квадратный старомодный "Даймлер", нанятый миссис Ван-Хоппер на весь сезон, который возил нас в Ментону тихими вечерами, и я, сидя на откидном сиденьице спиной к шоферу, должна была выворачивать себе шею, чтобы полюбоваться видом.
This car had the wings of Mercury, I thought, for higher yet we climbed, and dangerously fast, and the danger pleased me because it was new to me, because I was young.	У этого автомобиля крылья Меркурия, думала я, потому что мы поднимались все выше, все быстрей, это было опасно, но опасность мне нравилась, ведь она была для меня внове, ведь я была молода.
I remember laughing aloud, and the laugh being carried by the wind away from me; and looking at him, I realised he laughed no longer, he was once more silent and detached, the man of yesterday wrapped in his secret self.	Я помню, как громко рассмеялась, как ветер сразу унес мой смех, и тут, взглянув на него, я вдруг осознала, что он больше не смеется, он опять молчалив и отчужден, как вчера, человек, ушедший в свой, недоступный мне мир.
I realised, too, that the car could climb no more, we had reached the summit, and below us stretched the way that we had come, precipitous and hollow.	Я осознала также, что подниматься нам некуда, мы добрались до самого верха, дорога, по которой мы сюда ехали, уходит вдаль, а под ногами у нас глубокие кручи.
He stopped the car, and I could see that the edge of the road bordered a vertical slope that crumbled into vacancy, a fall of perhaps two thousand feet.	Когда он оставил машину, я увидела, что с одного края дороги гора отвесно падает в пустоту примерно на две тысячи футов.
We got out of the car and looked beneath us.	Мы вышли из машины и заглянули вниз.
This sobered me at last. I knew that but half the car's length had lain between us and the fall.	Это меня наконец отрезвило: нас отделяло от пропасти всего несколько футов - половина длины автомобиля.
The sea, like a crinkled chart, spread to the horizon, and lapped the sharp outline of the coast, while the houses were white shells in a rounded grotto, pricked here and there by a great orange sun.	Море, как измятая карта, протянулось до самого горизонта и лизало резко очерченное побережье, дома казались белыми ракушками в круглом гроте, проколотыми там и сям копьями огромного, оранжевого солнца.