Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Ребекка склонила голову  и  взглянула  на  ряд  дымчатых  перламутровых  пуговиц, протянувшийся сверху вниз посредине ее плоской груди.

- Задом наперед? А, понимаю!.. Нет, нет, всё в  порядке.  Если  у  вас  семеро  детей,  вы  не  можете  постоянно  застегивать  и  расстегивать   их  пуговицы -  им  приходится  делать  это  самим.  В  нашем  доме  все  всегда  застегнуты спереди. Мире еще только три года, но и у нее пуговицы спереди.

Миранда ничего не сказала, когда закрывала за собой дверь,  но  вид  ее  был более красноречив, чем любые слова.

Ребекка, стоя совершенно  неподвижно  в  центре  комнаты,  оглядывалась  вокруг.  Перед  каждым  предметом  мебели  был  расстелен  квадратный  кусок  клеенки; вытянутый коврик лежал возле узкой кровати  с  пологом  на  четырех  точеных столбиках. Кровать  была  покрыта  белым  канифасовым[11]  покрывалом,  обшитым бахромой.

Все было аккуратным и чистым донельзя, а потолки гораздо  выше  тех,  к  которым привыкла Ребекка. Высокое и узкое окно комнаты выходило на север, за  ним виднелись хозяйственные постройки и скотный двор.

Нет,  не  сама  комната,  которая  была  гораздо  более  удобной,   чем  собственная комната Ребекки на родной ферме, и не отсутствие красивого  вида  из окна, и не  долгое  путешествие,  ибо  в  тот  момент  она  не  сознавала  усталости, и не страх перед незнакомым местом, ибо она любила новые места  и  стремилась к новым впечатлениям, - нет, совсем не это, а какая-то любопытная  смесь непостижимых эмоций заставила Ребекку поставить свой  зонтик  в  угол,  сорвать  с  головы  свою  лучшую  шляпу,  швырнуть  ее  на  комод,  сдернуть  канифасовое покрывало, ринуться в глубину постели и  натянуть  покрывало  на  голову.

Через минуту дверь бесшумно открылась. Стучать перед тем, как войти,  -  такая предупредительность была совершенно неизвестна в  Риверборо;  впрочем,  если бы о ней и слышали, то не сочли бы нужным проявлять ее  в  обращении  с  ребенком.

Мисс Миранда вошла, взгляд ее скользнул по пустой  комнате  и  упал  на  бурный белый  океан  покрывала  -  океан,  вздымающийся  странными  волнами,  гребнями и валами.

- Ребекка!

Благодаря тому, как было произнесено это слово, впечатление было  точно  такое, как если бы его прокричали на всех перекрестках.

Над канифасовым покрывалом  появилась  всклокоченная  черная  голова  и  испуганные глаза.

- - Почему ты лежишь на застеленной кровати среди  бела  дня,  портишь  перину и пачкаешь столбики пыльными туфлями?

Ребекка  поднялась  с  виноватым  видом.  Ей  нечего  было  сказать   в  оправдание. Ее проступку не было ни объяснения, ни извинения.

- Простите, тетя Миранда. Что-то на меня нашло; сама не знаю что.

- Ну, если это слишком  скоро  снова  найдет  на  тебя,  нам  придется  выяснить, что же это такое. Сию же  минуту  поправь  постель.  Эбайджа  Флэг  несет сюда твой сундучок, и я не допущу, чтобы он  увидел  такой  разгром  в  комнате: он рассказал бы об этом всей деревне. 

В тот вечер, поставив лошадей в конюшню, мистер Кобб  принес  из  кухни  стул и расположился рядом со своей женой, сидевшей на заднем крыльце.

- Знаешь, мать, я привез сегодня из Мейплвуда маленькую  девочку.  Она  родня девочкам Сойер и будет жить у них, - сказал он, когда уселся поудобнее  и начал строгать ножом какую-то палочку. - Это дочка той самой  Орилии,  что  сбежала с сыном Сюзан Рэндл незадолго до того, как мы сюда переехали.

- Сколько лет девочке?

- Десять или что-то около того; хоть на  вид  и  маловата  для  своего  возраста, но, Боже мой, послушать ее, так  кажется,  что  ей  все  сто!  Как  задаст вопрос, так я и подскочу. И так всю дорогу.  Из  всех  чудных  детей,  каких я встречал на своем веку, она самая чудная. Красоты в ней особой нет -  одни глаза; но если она когда-нибудь  вырастет  под  стать  этим  глазам  да  малость потолстеет, люди кругом будут на нее  таращиться.  Боже  мой,  мать!  Послушала бы ты, как она говорит.

- Не знаю, о чем она могла говорить, такая маленькая,  да  вдобавок  с  чужим человеком, - заметила миссис Кобб.

- Чужой - не чужой, ей все равно; она заговорила бы даже с насосом или  жерновом. Она скорей стала бы говорить сама с собой, чем молчать.