Ребекка с фермы Солнечный Ручей

— Ну что ты! — отозвалась Ребекка, прибегнув к той удобной теологии, которой она придерживалась. — Ее просто не могли отправить туда, вниз, с этим крошечным ребенком. Кто стал бы там о нем заботиться? Ты же знаешь, на шестой странице Катехизиса говорится, что после смерти дурных людей их единственные спутники — это отец их дьявол и прочие ангелы мрака. Там совсем неподходящее место для воспитания ребенка.

— Ну, где бы и когда бы она ни проснулась, надеюсь, ей не станет известно, что старший мальчик попадет в богадельню. Интересно, где он сейчас?

— В доме миссис Деннет, наверное. Она, кажется, ничуточки не огорчилась, правда?

— Правда, но я думаю, она просто устала сидеть по ночам и ухаживать за чужой. Мама тоже не огорчилась, когда дедушка Перкинс умер; как она могла огорчиться, если он все время был такой сердитый, да и кормить его приходилось с ложки, как ребенка?.. Почему ты снова плачешь, Ребекка?

— Ах, я не знаю, не могу сказать, Эмма-Джейн! Но только я не хотела бы умереть вот так — чтобы не было никаких похорон и никто не жалел обо мне! Я просто не вынесла бы этого!

— Я тоже, — сочувственно кивнула Эмма-Джейн. — Но, может быть, если мы будем действительно хорошими и умрем молодыми, прежде чем нас придется кормить с ложки, то люди будут огорчены… Хорошо бы, ты сочинила для нее какой-нибудь стишок, как тогда, когда умерла канарейка Элис Робинсон, — только, конечно, еще лучше, чем тот. Что-нибудь вроде тех, что ты читаешь мне иногда из твоей Книги Мыслей.

— Я могла бы сочинить, и довольно легко! — воскликнула Ребекка, отчасти утешенная мыслью о том, что ее стихотворческий дар может как-то пригодиться в таких чрезвычайных обстоятельствах. — Хотя не знаю, не будет ли это дерзостью. Меня всегда смущает вопрос, как именно попадают люди на Небеса, когда их похоронят. Я этого совершенно не понимаю. Но ведь мы хотим положить листок со стихами на нее, и что, если этот листок тоже пойдет с ней на Небеса? И как я могу написать что-нибудь настолько хорошее, чтобы это можно было прочесть вслух на Небесах?

— Маленький листок бумаги не сможет попасть на Небеса, — уверенно заявила Эмма-Джейн. — Он был бы весь разорван в клочья и сгорел бы. Да и никто не знает, умеют ли ангелы читать написанное от руки.

— Ну, они, должно быть, образованные, как мы, а то и больше, — возразила Ребекка. — Я думаю, что они не просто мертвые люди, а иначе почему они с крыльями? Но я все-таки пойду и напишу что-нибудь, пока ты доделываешь гирлянду. Как это хорошо, что ты всегда носишь с собой нитки, а я карандаш.

Через пятнадцать или двадцать минут она вернулась с несколькими строчками, написанными на клочке оберточной бумаги, и, остановившись возле Эммы-Джейн, приготовилась прочесть их вслух.

— Вышло не очень хорошо. Я боялась, что не успею закончить раньше, чем вернется твой отец. А первые строки звучат точь-в-точь как погребальные гимны в церковной книжке. Я не могла назвать ее в стихе прямо — Салли Уинслоу, ведь я не знала ее при жизни, так что я решила написать так, будто у нее есть друзья и это они горюют о ней.

Земной ее закончен путь,
И скорбь в сердцах друзей.
Господь наш, милосерден будь!
Грехи прости Ты ей!
Дай об утрате мужу знать
В далекой стороне.
Пришли его, Господь, отдать
Последний долг жене.
И не забудь, Господь, сирот.
Яви любовь Твою
Тому, что на земле живет,
Тому, что с ней в раю.

— Совершенно великолепные стихи! — воскликнула Эмма-Джейн, с жаром целуя Ребекку. — Девочки умнее тебя не найти во всем штате Мэн! Звучит прямо как молитва священника. Вот бы нам с тобой скопить денег и купить печатный станок. Тогда я научилась бы печатать и печатала все, что ты пишешь, и мы стали бы компаньонами, как папа и Билл Мозес. Ты напишешь под ним свое имя, так же как мы подписываем наши школьные сочинения?

— Нет, — сдержанно отозвалась Ребекка, — конечно, не подпишу, не зная, ни куда оно пойдет, ни кто его прочитает. Я просто спрячу его в цветах гирлянды, и кто бы его ни нашел, догадается, что здесь не было ни священника, ни пения, ни надгробного камня — ничего и кто-то просто сделал что мог.

III

Усталая мать с «крошечным ребеночком» на руке лежала на длинном верстаке, завершив свое земное странствие, и, когда Ребекка тихонько вошла и положила гирлянду цветов вдоль края грубой доски, смерть вдруг приняла более кроткий и милосердный вид. То были лишь сочувствие и интуиция ребенка, но они помогли смягчить суровость горестного момента, и бедная, «сумасбродная» Салли Уинслоу в обрамлении маргариток выглядела так, словно недружелюбному миру все же ее немного не хватает, а крошечный ребеночек, чье сердце замерло, едва научившись биться, крошечный ребеночек с букетиком лютиков Эммы-Джейн в маленьком сморщенном кулачке, улыбался так, словно его любили, и ждали, и оплакивали.