Ребята с улицы Никольской

— А я вам, дорогой пан Михаль, все же докладываю, что Козловицкий спросил меня, надумал ли я наконец поступить в оркестр театра. Я обещал дать ответ…

— Какой ответ вы дадите Козловицкому? — насторожился Лубяновский.

— Сегодня я скажу «да»!

— Дедушка! — Герта повисла на шее у Евгения Анатольевича. — Милый дедушка. Если бы ты знал, как я тебя люблю…

Когда Глеб услышал о бегстве ксендза Владислава из лона католической церкви, он, подмигнув, сказал мне:

— Выходит, ты, Гошка, недаром напрашивался в гости к ксендзу. Поди, вы с Гертой там антирелигиозные беседы проводили? Ну и пестери!..

Через несколько дней Евгения Анатольевича без всяких рекомендаций и проверочных испытаний приняли в оперный оркестр: о музыкальной одаренности Гертиного деда в артистических кругах города знали давно, еще с дореволюционных лет. Вместе с ним в театр совершенно неожиданно поступил и мой старинный знакомый Виктор Сергеевич. Видимо, кто-то из доброжелателей бывшего рюхалинского премьера подал ему мысль попробовать свои певческие возможности и на поприще настоящего искусства. Виктор Сергеевич рискнул и после прослушивания и экзамена по нотной грамоте был зачислен в труппу хористом.

Как передавал нам Евгений Анатольевич, директор театра Николай Яковлевич Сляднев распорядился выдать Виктору Сергеевичу денежный аванс. И на первую репетицию — спевку — Виктор Сергеевич заявился в овчинном облезлом полушубке и в цилиндре, который по дешевке купил на барахолке.

Больше всех в эти дни счастлива была Герта. На другое утро, после того как Евгений Анатольевич пришел из театра и с радостной дрожью в голосе доложил ей о результате, наша подружка спозаранку ждала около учительской Галину Михайловну.

— Ой! — закричала она, увидев в конце коридора групповода. — Запишите, Галина Михайловна, в журнал группы, пожалуйста, запишите в графу, где указаны профессии родителей, что дедушка теперь не органист костела святой Анны, а музыкант государственного оперного театра!

— Хорошо, Плавинская, — ласково ответила Галина Михайловна, — я сейчас переправлю…

Но «приверженцы католической веры» не оставляли в покое своего органиста. Лубяновский, Иливицкий, Станкевич и пани Эвелина раза три наведывались всей компанией к Евгению Анатольевичу и звали его назад, в костел.

— Вернитесь, пан Евгенуш! — плаксиво тянула пани Эвелина, блестя золотыми зубами. — Вернитесь!

— Рож… рож… рож… дество… сту… сту… сту… чится в… в… в… двери, — жалобно затянул Станкевич.

Вопрос о рождестве интересовал в то время не одного Станкевича. Во всех календарях 1927 года оба рождественских дня были помечены красными числами. Это означало, что рождество считается узаконенным праздником и что в эти два дня можно официально и не работать, и не учиться.

— Традиции прошлого в Республике пока еще живучи, — пояснил нам Николай Михайлович, смущенно почесывая затылок. — Сразу поломать их сложно. Вот и приходится до поры до времени считаться с отсталой частью населения… Агитировать, агитировать против религиозных торжеств, не сидеть сложа руки.

— Коммунисты и комсомольцы встанут к своим станкам, — горячо говорил Леня, — и докажут трудовым примером, что поповские праздники со всякими пьянками и гулянками — вред и яд.

Учеников Александр Егорович заранее предупредил:

— Учтите, для кого рождество, а для нас — обычные дни занятий.

— Подумаешь! — нахально разорялся на переменах Денисов. — Больно мне надо за партой сгибаться! Ведь рождество Христово! Ха! Целую ваши грязные пятки.

Чтобы отвлечь фабричную молодежь от религии, от церкви, комсомольцы начали готовить в клубе празднование комсомольского рождества.

«Противопоставим темноте и обману здоровый отдых и разумное развлечение в нашем клубе!» — говорилось в небольших броских плакатиках, которые по просьбе Лени написал Валька. Плакатики эти развешивались в цехах, в столовой, в красном уголке. Потом они появились на городских афишных тумбах.

Вальке же комсомольская ячейка и правление клуба поручили художественно, в антирелигиозном духе оформить бывший особняк Санниковых к предстоящему празднику. И все свободное время наш друг проводил теперь в клубе, возился над холстом, фанерой, картоном и возвращался в общежитие поздно ночью перепачканный клеем и красками.

XX

Когда мы с Глебом прибежали в школу, почти все ученики нашей группы уже собрались. На классной доске знакомым крупным почерком Герты было написано:

Вот чудеса. Ведь нынче святки:
Законный праздник рождества…
А из-за парт кричат ребята:
— Мы не справляем торжества!

— Приветик! — помахал нам рукой Петя Петрин. — А я, грешник, думал, что вы к заутрене лыжи навострили.

— Шути, да знай меру, — погрозил ему пальцем Глеб.

Прозвенел звонок. Ученики без обычного шума рассаживались по своим местам.

«Кого нет сегодня?» — думал с тревогой каждый из нас.