Ребус

– Я, Шорл Дирлис, шеф-врач Больничной дуги, полностью и абсолютно признаю свою вину в том, что я, тогда ещё лишь рядовой хирург, содействовал всемирному массовому и серийному убийце Рофомму Ребусу начиная с года тысяча двадцать шесть, когда вас, сопляков, не было ещё и в мыслях у ваших мамаш. В тот день с ранами различной тяжести в Больничную дугу попали двести человек, и всех, кто умел держать скальпель, послали в отделение неотложной помощи. Я занимался черными опухолями, но в тот день мы с коллегами трудились до утра, спасая жертв Ребуса. Газет мы прочитать не успевали, мы не знали, что Ребуса подстрелили, но он смылся. Узнал это я, когда притащился к себе домой и обнаружил его сидящим у меня в гостиной. «Эр номинно, Дирлис, – сказал мне он, – почини-ка это». И он задрал тальму и рубашку до плеча, показал предплечье, куда его ранило, он перетянул его какой-то тряпкой. Я встал как вкопанный. Я не видел его с института и до сих пор не верил, что наш красавец-однокашник и это чудовище с мало совместимыми с жизнью ожогами – один и тот же человек. Ребус, очевидно, это понял, и ухмыльнулся мне так, что я чуть не обделался, хотя привык к увечьям и уродствам. «Ну что же ты, Дирлис, – сказал он, – это же я, Рофомм, Головной с отделения теории всемирных сил. Лорца всегда говорила, что ты лучший, поэтому я и пришёл к тебе». Я молчал тогда, как вы сейчас, прикидывая в уме, что он сделает, если я ему откажу. Глаза у него были чёрными: не темно-карими, какими они бывают у гралейцев, а чёрными от всемирного напряжения, с которым он превозмогал боль в развороченном предплечье. Я кивнул, достал инструменты, которые были у меня дома, предложил ему дурман, но он отказался, заявив, что не доверит никому себя в бессознательном состоянии и очень надеется, что я его пойму. «Но если ты хотя бы подумаешь сделать своим скальпелем что-нибудь не то, Шорл, ты сам себя вскроешь от пупа до носа, – предупредил он меня, – поэтому будь осторожен». И без единого слова я сделал то, что должен был делать, то, чему меня учили, то, что меня заставили. Всемирное отвращение рвалось из меня в рану этого недочеловека, оно желало сгноить её вместе со всем телом, и я обливался потом, заглушая в себе это непрофессиональное стремление. Он пациент, Шорл, говорил я себе, каким бы он ни был, ты должен помочь и починить, тебя попросили, ты должен. Когда я закончил со швами и наложил повязки, он оделся и, поблагодарив по-гралейски, пошёл к выходу. И тут я решился. Я сказал то, в чём меня потом обвиняли.

Ралд тяжело дышал, ему казалось, что Дирлис забирает у него весь воздух своим длинным костлявым носом. Ребус ни разу не тронул Больничную дугу, как-то раз заметил Парцес и отправил Ралда трясти Дирлиса, который уже тогда был шеф-врачом. Дирлис и Ребус учились в одни годы, Дирлис был Головным своего отделения наряду с Крустой, которую тогда звали Лорцей. Дирлис не общался с маньяком, он не защищал от него своих однокурсников, когда Ребус им вредил. Дитр говорил, что Дирлис наверняка трус, Ралд же Дирлиса прекрасно понимал – он бы тоже не стал идти наперекор опасному душевному уроду. У Ребуса обнаруживались союзники в самых неожиданных местах, и Дирлис тоже попал под подозрение.

Почему он за все годы террора не тронул столичную больницу? Ведь сжёг же он Гражданский Госпиталь в Гоге, говорил Дитр на процессе против Шорла Дирлиса. «А вы сами у него спросите, господин Обвинитель, – ответил Дирлис. – Мне никогда не хотелось с ним общаться, и сейчас ничего не изменилось». Но ведь вы же общались в студенческие годы, возражал Обвинитель. «Нет, я с ним не общался, и после института я его не видел», – заявил Дирлис. Доказательств сотрудничества не нашли, а Ребус, которого могли подстрелить, придавить, порезать при попытке задержания, всякий раз куда-то исчезал и зализывал увечья непонятно где. «Может, горелая тварь самовосстанавливается за один день? – предположил Ралд, но Дитр от него отмахнулся, не веря, что Ребус станет сам вытаскивать из себя пули. – Гралейцы – они же как барсуки, на них за ночь всё заживает». Чушь это, отвечал Дитр, кто-то его чинит из раза в раз, и готов нос заложить, что это Дирлис. И сейчас Дирлис, скрючившись над одноглазым, больным Ралдом, сознавался во всём. Человек, который мог одним движением скальпеля прервать ужас целой страны, из раза в раз чинил Рофомма Ребуса.