Ребус

– Омм Ребус, – позвал Дитр.

Человек поднял голову и посмотрел на него своими темными глазами. Дитр вежливо улыбнулся, стараясь скрыть разочарование. Это был не Рофомм. На Рофомма Ребуса или на его отца этот человек походил как паук на скорпиона. Он был бледен и темноволос, но шевелюра у него была не черная и кудрявая, а каштановая и едва волнистая – да и то потому, что человек явно забыл про то, что на свете бывают цирюльники. Он был совсем молод, этот омм Ребус, моложе Дитра, но выглядел он как и всякая развалина, тронутая алкоголем и всемирной безысходностью.

– Я был в вашем фамильном особняке… – начал Дитр, как вдруг человек начал задыхаться. Дитр понял, что он смеется.

– Каком еще, к гнилым демонам, фамильном… – он икнул, – особняке? Ублюдок разогнал свой штаб и снова засадил все кустарником? Вырыл бассейн обратно? Особняк, чтоб мне сдохнуть!

Он продолжал смеяться своим страшным скорбным хохотом, а Дитр терпеливо ждал, пока он успокоится.

– Видите ли, – отдышавшись, молодой пьяница потянул руку к бокалу с настойкой, – сей особняк было бы некорректно называть «фамильным», потому что от древнего гралейского рода Ребусов остались лишь ублюдок да ваш покорный слуга. Ублюдок не верит в фамильную гордость и не признает даже института почетных граждан Конфедерации, а я – последний представитель беглого сословия, хоть и не лишен фамилии, но если даже в Гралее не осталось никакой знати, то что стоит говорить о тех, кто живет в Конфедерации на правах беженца…

Он говорил витиевато и одновременно бессвязно, Дитр был слишком поражен, чтобы его прерывать. Молодой человек поднял бокал и отсалютовал пустоте, не глядя даже на Дитра.

– За Эронна Ребуса, последнего, ха, представителя древнего и благородного гралейского…

Дитр тряхнул головой, поняв, что с него хватит.

– Я ищу Рофомма Ребуса, – резко прервал он алкоголика.

– Ничем не могу вам помочь, – фыркнул Эронн Ребус, осушив бокал. – Ублюдок весьма быстро передвигается, но мне его траектория не слишком интересна.

Махнув рукой на приличия, Дитр схватил у соседней обеденной группы стул и грохнул его к столику, за которым сидел его печальный собеседник. Тень внутри него затаилась, любопытствуя.

«…год девятьсот девяносто девять: смерть мальчика по имени Эронн Ребус, четыре года. Смерть наступила в результате падения с утеса, когда ребенок прогуливался со своей матерью около горного озера. Перед тем как упасть, мальчик был атакован странно взбесившимися чайками, которых не могла отогнать его мать, сопровождавшая ребенка на прогулке. Чайки нанесли тяжелые повреждения, сильно поранив ребенку лицо. По словам матери, они как будто намеренно гнали его к краю утеса…» – вспомнил Дитр то, что смог когда-то раскопать на странные смерти в семье Ребус. Сейчас этот мальчик, живой, но не совсем здоровый душевно и всемирно, сидел перед ним и проклинал некоего ублюдка, по всей видимости, того же самого, что лишил его жизни в другом временном узоре.

А тот Эронн Ребус, что сейчас печально напивался, вдруг и без расспросов шеф-следователя разразился путанной тирадой о том, где, по его мнению, сейчас шляется ублюдок, и где ему следует быть. Экспрессия перемежалась с биографическими вставками о жизни семьи Ребус. Он, Эронн, появился на свет у своей матери, уважаемой госпожи из агломерации Акк, когда у его отца уже довольно давно был Рофомм. Зачем такая восхитительная во всех отношениях дама, как мать Эронна, вообще пошла замуж за человека с приплодом непонятно от кого, Эронн мог только догадываться. Папаша, да растворится он во всемирной слепоте и наивности, души не чаял в Рофомме. Как, впрочем, и все остальные. Достойнейшая мать Эронна страдала, что ее сыну достается мало внимания, но терпела – а зря, надо было придушить ублюдка подушкой, еще когда она поняла, что беременна. О, Рофомма любили. Его отправили учиться за границу Конфедерации, в Гралею, на законника. Он, Эронн, был талантлив, куда талантливей незаконнорожденного выскочки, однако преподаватели отделения изящной словесности из зависти или косности не признавали его дара, и поэтому Эронн так и не окончил институт, и папашино равнодушие так и вовсе переросло в презрение. Нет, он и дурного слова ему не сказал – папаша вообще был рохлей и слабаком, из которого набалованный старший сын вил веревки, он не мог отругать и Эронна. Но Эронн знал, что едва папаша покинет телесное, все ценности всеми правдами и неправдами отойдут ублюдку, который лицемерно заявлял, что ему вообще ничего не нужно, ровно как и статус почетного гражданина за достижения на посту законника.